Страница 16 из 25
Глава 12
В старом доме ещё не спали, когда раздался стук в окно. Пелагея испуганно замерла, стоя лицом к красному углу: они с бабушкой только что спустились с чердака, где теперь перед храмовыми иконами читали утренние и вечерние молитвы, и хотели перекреститься перед их старыми простыми образами.
Бабушка поднесла палец к губам, быстро глянула в маленькое окно и осторожно приоткрыла дверь. Тут же внутрь хлынул холодный ночной воздух, а между косяком и дверью показалось старческое сморщенное лицо.
— Здравствуй, Прасковья, — чуть поклонилась старуха.
Бабушка распахнула дверь шире и посторонилась.
— Здравствуй, Фроловна. Ты что в ночи-то пришла? Случилось чего?
Старуха нерешительно потопталась на пороге, глянула на замершую Пелагею и попросила:
— Пойдём на двор.
Бабушка накинула шаль и вышла. Пелагея быстро оделась и выскользнула следом. Бабушка заметила внучку, но знака уйти не сделала, и девочка, поняв это как разрешение присутствовать при разговоре, осталась на крыльце.
Фроловна уже сидела на завалинке. Спина её была согнута, руки нервно сжимали и разжимали бедную тёмную ткань юбки. До Пелагеи доносился слабый старческий голос:
— С просьбой я, Прасковья… — Старуха Фроловна говорила с трудом, то и дело прерываясь. — …Бабы говорят, ты иконы из храма нашего спасла, а теперь даёшь, кому нужно…
Пелагея вытянулась в струнку, прислушалась. Бабушка ничего не сказала и не кивнула, но Фроловне, видимо, и не нужно было подтверждение, потому что она негромко продолжила: — Дай и мне, Прасковья… Сил нет никаких… Видишь, ночью пришла… Не потому, что боюсь, что увидит кто. А потому, что спать ложусь — и не сплю. Всё о своих думаю…
Ведь все мои на войне. Пять сынов и девять внуков. На старшего уже похоронку получила. Только и остаётся мне, что молиться. А как молиться за упокой ли, за здравие, когда в избе ни одного образа?..
Внуки-то мои хорошие ребята, но глупенькие пока. Ничего о жизни не знали до войны этой проклятой. Комсомольцы… Все иконы убрали, в красном углу картинки какие-то свои повесили… И ушли на фронт… Вернутся ли?.. — старуха снова помолчала.
Пелагее было её так жаль, что даже глаза налились слезами, которые на осеннем холоде казались обжигающе жаркими.
— А мне как? Перед углом с глупыми картинками на коленях стоять и о своих молить?.. — в голосе Фроловны слышалась горечь. — Вот и сегодня не сплю… Всё молюсь, молюсь… А всё будто в пустоту… Раньше бывало лампадку зажгу, на лик святой посмотрю — и душа сама с Богом говорит… А теперь как?..
Слаба я, Прасковья… Позволила иконы забрать. И будто окаменело всё внутри, вот тут… — Пелагея в слабом свете, падающем из окна, увидела, как Фроловна сильно потёрла сухим маленьким кулаком грудь. — И храм закрыт, склад в нём. Некуда мне свою боль понесть… А сегодня так нестерпимо стало, что я оделась и к тебе пришла… Пожалей ты меня, старую, трусливую. Дай хошь какой образ…
— Сейчас, Фроловна, сейчас, — бабушка заговорила ласково, с состраданием. — Ты входи… А я скоро…
— Я уж здесь подожду, — отказалась старуха. — Спаси тебя Господь, Прасковья. Добрая ты. И внучка у тебя золотая… — Теперь голос Фроловны звучал почти радостно. — Буду и за вас тоже Господа молить…За то, что не дали злому делу свершиться, не побоялись…
В этот раз бабушка появилась совсем скоро. Пелагея знала, что икон на чердаке почти не осталось. С того дня, как к ним пришла мать Ивана, они были готовы к тому, что за иконами будут приходить, и уже не удивлялись. Каждый раз, отдавая очередной образ, бабушка писала, кому именно отдала, и готовила следующий. Словно знала, что и за ним тоже скоро придут. Пока она ни разу не ошиблась.
Увидев на крыльце бабушку, Фроловна вдруг закачалась и встала на колени прямо посреди двора, в осеннюю грязь. Пелагея кинулась к ней — поднимать. Но бабушка не дала, глянула строго и покачала головой. Трясущимися руками Фроловна приняла самый красивый и радостный, по мнению Пелагеи, образ Богородицы. Ей даже от одного названия делалось светло. Она любила повторять его, будто пробуя на вкус, и прислушиваться к ласкающим звукам. «Аз есмь с вами и никто же на вы»… Невыразимо прекрасная Богородица, и Младенец, раскинувший ручки, словно принимающий, прощающий и обнимающий весь мир…
Фроловна всхлипнула, трясущимися руками прижала к себе образ, закрыла глаза и постояла так какое-то время. Потом она поднялась с колен — бабушка и Пелагея поддерживали её под локти — и женщины обнялись как родные. Когда Фроловна уходила, бабушка запрокинула голову к небу и притянула к себе внучку. Так они стояли ещё очень долго.
Пелагея посмотрела вслед женщине и оглянулась на бабушку. Выражение лица той было странным. Во всяком случае, Пелагея понять его не смогла. Не грусть, не радость, не удовлетворение, не боль… А всё вместе. Но разве может быть так?
Женщина уходила всё дальше. Шла неловко: сугробы намело большие, пышные, да ещё и ноша мешала. Позади скрипнул свежий снег. Пелагея, не оборачиваясь, поняла, что бабушка пошла в дом. Она даже знала, куда именно. И не ошиблась. Когда через пять минут она поднялась по шаткой лестнице на чердак, сразу увидела бабушку. Впервые за несколько лет на чердаке было почти пусто, только один образ стоял на вязаной салфетке в углу. Бабушка осторожно протирала его от пыли и негромко говорила:
— Вот и одна ты осталась… И не видит тебя никто… И никто, кроме нас с внучкой, не помолится. Затворница наша…
Пелагея отступила назад и, стараясь, чтобы бабушка не заметила, спустилась вниз. Ей тоже казалось, что дом опустел. И она не знала, хорошо это или плохо.