Страница 45 из 71
Глава пятнадцатая. Пока шумит мотор
Поезд неспешно подходит к Рижскому (то есть, пока еще Виндавскому) вокзалу, паровоз гудит. Резкий толчок и остановка. Все. Можно выходить на перрон.
От вокзала и до Лубянки недалеко, можно дойти минут за сорок, но тащиться с чемоданом не хочется. Да и по статусу уже не положено. А в чем прелесть быть начальником (и немалым), так это в том, что тебе не надо искать такси или извозчика, потому что едва ли не к самому перрону подают машину. Главное, чтобы встречающих оказалось не слишком много. Нормально, если один человек, что проводит тебя до авто, откроет заднюю дверцу, поможет сесть, а сам усядется спереди, как оно и положено. А вот, ежели, встретят трое, оно куда хуже, потому что тебе придется сидеть сзади, между двух чекистов — конвоиров, а на переднее сиденье усядется не охранник, а старший группы захвата. Авось я пока еще не настолько проштрафился, чтобы за мной группу высылать. Шучу.
Меня нынче встречал лишь один, но этого человека я знал в лицо.
— Приветствую, месье Кусто, — улыбнулся Артур Артузов, протягивая мне руку.
— И вам того же, мессир Фраучи, — ответствовал я.
Хотел полюбопытствовать, чего это начальник контрразведки республики встречает равного по положению коллегу, словно простой сотрудник, но решил, что Артур и сам все расскажет. То, что меня станут встречать, я не сомневался, потому что сам телеграмму из Риги отправлял, но Артузова увидеть не ожидал.
— Господа-товарищи, носильщик не нужен? — обратился к нам дюжий дядька в новенькой синей куртке и синей фуражке.
Ишь, а в мой прошлый приезд носильщики выглядели более затрапезно. Видимо, НКПС тоже встал на «новые рельсы». И хотя большой надобности в носильщике не было, но я отдал дядьке свой чемодан.
— И портфельчик ваш могу взять, — обрадовался тот. Верно, не каждый из пассажиров «заграничного» поезда может позволить себе носильщика.
Я только отмахнулся. Портфельчик я уж как-нибудь сам донесу. Я из-за него и его содержимого полночи не спал, караулил. Теперь понимаю, как тяжело приходится дипкурьерам и почему они ездят парами.
— Тебя куда отвезти? — поинтересовался Артур. — Сразу к нам или вначале в НКИД заедешь?
Хороший вопрос. У меня, когда приезжаю в Москву, начинается форменное раздвоение личности. Ладно, что не «разтроение». Вроде, первым дело следует по месту основной службы прибыть, доложиться, а уж потом к Чичерину. Но нынче, если по степени важности брать, то вначале нужно ехать в НКИД. А по предложению немцев об авиасообщениям? Тоже к Чичерину или сразу к Владимиру Ильичу? Впрочем, пусть нарком сам докладывает Предсовнаркома. Он товарища Ленина скорее увидит, да и вообще, в данном случае, не стоит прыгать через голову.
— Сначала в НКИД, — решил я. — Оставлю наркому документы, а уже потом к нам.
Моя бы воля, я бы вначале к себе рванул, в ИНО и начал бы там закручивать гайки на предмет «поставок» в Европу «некачественного материала». Намылил бы шею товарищу Бокию (или Бокия?), а за компанию устроил разнос Трилиссеру, а уже потом сел бы вместе с начальствующим составом отдела и стал бы решать вопрос — а как же нам подготовить сотрудников для работы в посольствах? Впрочем, Бокию бы не пригласил на совещание, потому что меня теперь мучает вопрос — а не специально ли Глеб Иванович отправил в Ригу таких кретинов? Следовало бы доложить о том самому Дзержинскому, но не стану. Как ни крути, но Бокий — мой подчиненный и спрашивать с него должен именно я, а не руководство ВЧК.
Артузов, конечно же, до сих пор не обзавелся ни охраной, ни личным водителем, поэтому он вынужден сам взять мой чемодан и пристраивать его в салон. Хотел пошутить на этот счет, но отвлекся на носильщика.
— Э, гражданин хороший, а что ты мне дал? — возмущался дядька, потряхивая на ладони горсть мелочи.
— И что он тебе дал? — заинтересовался Артузов, ухватывая ладонь носильщика и, принявшись рассматривать монеты. — Ух, тут и французские, и даже германские есть, из новых.
— Да что в кармане было, то и дал, — хмыкнул я. — Сходит в обменник, ему там наши дадут.
Будь я во Франции, знал бы, что следует дать за труды либо пятьдесят сантимов, либо франк. Но раз чемодан один, то франк — многовато. Потому, взял какие-то монетки, и отдал. Мелочь в кармане была разношерстной. В основном, конечно же, французская, но были и немецкие монетки, отчеканенные из алюминия.Очень несерьезные деньги, хотя на них и было написано «двадцать пфеннигов». Даже и непонятно, откуда они оказались в моем кармане, если в Германии рассчитывался бумажками? На сдачу дали? А в Риге, вроде бы, монеток на сдачу не получал[1].
Вспомнил, что в мое время (в восьмидесятые и девяностые) иной раз давали на сдачу болгарскую стотинку, или копейки-двушки-трешки до денежной реформы шестьдесят первого года.
— Давай-ка это добро мне, — решительно заявил Артур, сгребая монеты с ладони носильщика и стряхивая их в карман. Вытащив пару бумажных дензнаков, отдал их дядька. — Держи.
Но щедрость человека в военной форме не обрадовала, а обеспокоила носильщика.
— Э, подождите-ка, гражданин начальник, — отстранил он протянутые бумажки. — Давай-ка лучше мне мелочь, что гражданин пассажир изначально давал. Я человек темный, необразованный, пролетарий от железных дорог, может, ты обмануть меня хочешь, а я за эти монетки больше получу?
— Вот что, дядя с вокзала, — рассердился я на жадность носильщика. Забрав у Артузова бумажки, сунул их в руку «пролетарию с железных дорог». — Бери, пока я добрый, а иначе останешься без работы и пойдешь на биржу труда.
Дядька, окинул нас свирепым взглядом, но рассудив, что с двумя молодыми парнями, один из которых в форме, при кобуре, да еще и с машиной, лучше не связываться, ушел восвояси, бормоча, что опять инвалидов войны обижают и он пойдет жаловаться к Троцкому.
Усаживаясь в машину рядом с Артуром, спросил:
— Ты что, монеты начал коллекционировать?
— Да это я не себе, а дядюшке, — смущенно отозвался Артузов. — Он, как с Каспия вернулся, нумизматикой увлекся. Притащил с собой полпуда турецких монет, персидских, еще каких-то. Вроде, что-то про римские говорил. Сидит, по коробочкам раскладывает, с музейщиками знакомство свел. Очень доволен. Меня попросил, чтобы я ему новые монеты раздобыл — польские там, финские.
У Артура не один дядюшка, но тот, что вернулся с Каспия, мой бывший начальник. Но, как помню, Артузов говорил, что Кедров приболел.
— Как приедем, я карманы выверну, всю мелочь тебе отдам, — пообещал я и спросил: — Как со здоровьем-то у любимого дядюшки? Дмитрий Сергеевич не хочет на службу вернуться?
— Со здоровьем получше, — отозвался Артур. — А про службу я ему говорил, но он в раздумьях.