Кровавый передел

— Не подходи! Убью! — От ненависти и страха голос изменился, точно принадлежал старому (по возрасту) человеку. На какое-то мгновение мне почудилось, что передо мной сам ГПЧ. Вот такая малопривлекательная чертовщина.

Я протянул руку к тени и потребовал:

— Дай-ка пукалку!

— На! На! На! — забилась та в истерике, и я услышал характерный, дамский хлопок ТТ. Таким оружием можно только гвозди забивать.

Пулевое зерно небольно ткнулось в мой бок. Пуля не остановила меня — в прыжке я сбил тень ногой в кювет. И она сгинула, пропала в ночной мгле. Со своими парализованными на всю жизнь подельщиками.

Я остался один на шоссе. Кровь была теплая, как вечер, липкая, как краска, и у неё был запах моря и водорослей. Я люблю море. В нем много воды, куда больше, чем во всех искусственных бассейнах, вместе взятых… Хотелось пить; жаль, что морская вода непригодна для человека. Хотя, как утверждают, человечество выбралось на сушу именно из морской пучины.

Я осторожно втиснулся за неудобное рулевое колесо. Дотянулся до портативной рации. Набрал код. Услышал зуммер приема сигнала бедствия и понял, что врата рая, равно как и ада, остались для меня закрытыми. Пока.

К удивлению хирургов, я оказался везунчиком. Пуля-дура пробила легкое. Но удачно, с точки зрения современной медицины. Спасибо Сыну ГПЧ: он оказался мелким, но метким стрелком. Меня залатали, как башмак, и уже на третий день я выползал с дырочкой на боку из полутемного вестибюля. В летнее утро. Зелень кипела изумрудными волнами. Над клумбой парила земля. Старенький садовник старательно срезал черенки на саженцах.

Когда я примащивался на лавочке, въехала государственная машина. Ее траурно-лакированный цвет совершенно не вписывался в радужные цвета мира. Автомобиль, дурно пахнущий бензином, городом и дорогой, притормозил напротив меня. Из него выбирался НГ, дядя Коля, Николай Григорьевич, генерал-лейтенант. В одном лице.

— Ну-с, герой! Сидишь? А мог и лежать, — пошутил мой непосредственный руководитель. Опустился на рейки лавочки. — Ну, как дела, чекист?

— Лучше всех.

— Вижу-вижу, краше в гроб кладут.

Фыркая угарным газом, автомобиль откатил в сторону. НГ втянул испорченный воздух носом и проговорил:

— Курорт! Рай! — Увидел садовника. — Что интересно, Саша, и он сажает, и мы сажаем…

— Но мы выпускаем. Иногда, — я тоже пошутил.

— Шути-шути, — вздохнул Николай Григорьевич. — Драть вас надо как сидоровых коз!.. Чего на рожон лез?

— Не знаю, — солгал я.

— Не знаешь, — передразнил генерал. — Против лома, дружок, нет приема.

— Есть, — не согласился я. — Другой лом. Или арбалет.

— Что?

Я рассказал версию улета Феникса. И все, о чем мне пытался сообщить Хлебов. НГ пожевал губами, покачал головой.

— Запутывается клубочек. Чую, сломаю шею. — Расправил плечи. — Эх, сюда бы на недельку! Да грехи не пускают в этот рай!

— А мне когда из этого рая? — не выдержал я.

— Спешишь под гильотину, сынок?.. Успеешь, брат!

— Дядя Коля?

— Славу поделим…

— В славе ли дело?

— Отдыхай. После выписки — на море.

— На море?

— В санаторий… узкого профиля, — хмыкнул НГ. — И будет с тобой отдыхать такой генерал, Батов. Запомни: Семен Петрович. Спец по Африке…

— По Африке, — насторожился.

— По ней, родимой, по ней… Он, как нам известно, мемуары сочиняет, задумчиво проговорил генерал-лейтенант. — Ты его попотроши аккуратненько… Кстати, у него жена молоденькая-молоденькая… Разрешаю пофлиртовать… Исключительно для дела.

— Да? — проговорил я с гримасой некоторого отвращения.

— Для дела, Саша, — повторил НГ. — Надеюсь, ты не голубой, как небо?

— Дядя Коля! — обиделся я.

— Шучу, сынок, — хмыкнул Николай Григорьевич. — Времена такие, все подставляются… спинами… Мы тут одного отловили. Заместитель прокурора. Смешно…

— Да, — сказал я. — Животики надорвать можно, — и неловко повернулся на рейках лавочки. — Черррт!..

— Вот именно! Иди ты к черту и в палату, — рассердился НГ. — Давай заживляйся скорее…

— Есть, — буркнул я.

Подкатила машина, дохнула мотором, резиной, пылью и теплым железом. Влезая в салон, Николай Григорьевич посочувствовал:

— Дотелепаешься, Саша?

— Доползу, — ответил я.

— Держи удар, герой. — И автомобиль покатил прочь.

А что же я? Я доползу. Догрызу. Добью. Не родился ещё такой, который бы сделал меня. Не родилась ещё такая падаль, которая плясала бы на моем цинковом гробу. Нет такой суки, которая бы не боялась меня. Я не прощаю тех, кто обижает детей и зверей по имени Ася. Она мне понравилась, Ася; она была похожа на сайгака. И её убили. Жаль. Могла жить. И счастливо. Как счастливо живут в лесу все звери.

Море было как море. Лужа. Только большая. В ней можно было утопиться всем населением страны. Однако трудовой люд с энтузиазмом выполнял дневную норму на фабриках и заводах и берег был пустынен и тих. Солнце пылало в зените термоядерным реактором. Шелковистый песок был обжигающ и опасен для жизни. Особенно когда стреляют дуплетом из инкрустированного охотничьего ружья.

Я уплывал за буйки и качался на мягких волнах. Как один из буйков. В небе кричали чайками души погибших моряков. На суше таких птиц нет.

На третий день моего безоблачного отдыха появилась туча. В лице генерала Батова. Он плелся по бережку, как грузный бегемот на водопой. За ним гарцевала молоденькая и красивая газель. Интересно, каким зверем виделся я им? Поджарым, прожаренным одиноким волком, подстерегающим давно намеченную добычу?

Жертвы сразу направились ко мне. Вероятно, вид аборигена пустынной местности вызывал доверие.

— Извините, молодой человек. Разрешите представиться: Семен Петрович Батов, генерал-полковник в отставке.

— Чем могу служить?

Старик тряс бабьими щеками, подбородком. Лысина его была цвета хаки, и на ней пушился старческо-младенческий пушок. Генералу было трудно жить, но держался он молодцом. Рыцарь при своей даме.

— Сима! Прекрати, — весело закричала та, демонстрируя миру и мне спортивную фигуру. — Ей-Богу, как маленький…

— Новенькие? — вежливо поинтересовался я.

— Да-да, сегодня вот… У меня к вам просьба, юноша.

— Рад помочь.

— Дело в том, что Лика… супруга… уплывает… за буйки. Нарушает правила поведения на воде… Правила ОСВОДа… Нехорошо.

— Да, — согласился я. — Правила ОСВОДа надо соблюдать.

— Вот! — обрадовался Батов. — Не проявляет благоразумия. Океан — это океан…

Я поднялся с горячего песка. Продемонстрировал торс и все остальные бицепсы. Девушка доброжелательно улыбнулась.

— Лика.

— Александр.

И пока мы разводили церемонии, генерал переживал изо всех своих сил:

— Ликонька такая увлекающаяся натура… А океан есть… есть океан…

— Вообще-то мы на море… — заметил я.

— А мы с Океана, — улыбнулась Лика. — Нам это море — лужа.

— И тем не менее всю ответственность, как ОСВОД, беру на себя, твердо пообещал я генералу-мужу. Тот довольно захмыкал, плюхаясь в тень тента.

А мы с Ликой пошли к луже. У лужи был цвет глаз моей спутницы. Красивый, изумрудный цвет.

То есть начинался беспечный, курортный роман и выполнение задания руководства. М-да. Вот мы с Ликой барахтаемся на мелководье; видел бы меня Николай Григорьевич… Вот мы бегаем друг за дружкой по берегу, точно в плавках девушки шифрограмма, которую мне необходимо добыть с риском для жизни… Вот мы бродим по местному базарчику. Останавливаемся у гадальщика, похожего на морского пирата и моего непосредственного руководителя дядю Колю. Обезьянка выуживает из ящика счастливый билетик: «Любовь для вас, любовь до гроба».

Вот именно: до гроба. Но надо жить. И пока мы прожигали жизнь, генерал Батов вовсю кропал свои воспоминания в толстую тетрадь. Тетрадь, признаюсь, меня тоже интересовала, как и его жена. Такой я вот подлец: приятное с полезным.

Через неделю у генерала выросли ветвистые рога. Они не могли не вырасти в такой нервно южной обстановке. Солнце, воздух и вода, как известно, лучшие друзья для любви. Нас с Ликой подвело море и катамаран на волнах. Катамаран на двоих. Педальный такой. Мы с Ликой увлеклись и отъехали поближе к турецкому берегу. Наш же берег превратился в ниточку. От испуга и любви мы упали в воду и закружились вокруг плавсредства. В абсолютно нагом виде. В чем мамы наши нас родили.