Кровавый передел

Я слышу голоса. Действие уже происходит на земле. Грешной и оплавленной жарким солнцем.

Двое вели свои нагие тела к лазурной воде бассейна. Сын ГПЧ демонстрировал утомленному миру неразвитую грудную клетку; его спутница наоборот: чересчур развитую грудь, упругую от постоянного массажа любимого. Девушка, кстати, совсем другая. У этой жилистая задница стайера — бег по пересеченной постели?.. Новая пассия любвеобильного оруженосца (оружие которого болталось марионеткой у колен) застеснялась:

— Посторонние тута…

— Кто? — удивился Сын и огляделся окрест. — Никого же нет, дура!

— Во-о-от, — кивнула на гамак девушка, прячась за полотенце китайского производства.

— Этот? — изумился Сын. И был прав: в гамаке прятался я. А я — ничто, по утверждению моего же непосредственного руководства. И тем не менее, вероятно, по тени чадо моего подопечного заметило меня и крикнуло: — Эгей! Провали-ка, служака…

Я хотел его убить. Была жара и было лень. (Шутка?) Я выбрался из сети гамака, сделал шаг и услышал за спиной ор:

— Смирнааа! Приказ на вечер: всех впускать, никого не выпускать. Шаг в сторону — считать побег! Стрелять без предупреждения! — и жизнерадостный гогот, и плеск воды от рухнувших в искусственный водоем тел.

Я вспомнил чужую сторону, чужое, жирное солнце, чужой, естественно опасный водоем… Я все это вспомнил и понял, что Хлебов сейчас был бы со мной рядом, если бы не жил тот, кто плещется в изумрудном корыте. Однако, боюсь, мой друг меня бы не поддержал. Сохранить жизнь смертью подлеца? Увольте.

Вечер обрушился точно стихийное бедствие. Гости съезжались на дачу, как сказал Поэт. Особняк освещался, как морской лайнер «Михаил Светлов». Из динамиков рвало музыкальное штормовое предупреждение… Проселочная, но многократно асфальтированная дорога была заставлена автомобилями импортного происхождения до самой до столицы. На некоторых колымагах гордо реяли флажки иноземных государств… Потом случился небольшой переполох: на территорию въезжал правительственный кортеж… Мои коллеги-телохранители прыгали из лимузинов, точно при десантировании вражеского стана… В мгновение ока государственно-политический муж был взят в плотное биологическое кольцо…

Музыкальный шторм тотчас же прекратился. Было слышно, как хрустит пустотелый гравий под ногами идущих к парадному подъезду…

Сын-шалопай встречал родного отца у каменно-щебеночных львов. Звери были африканские, гривастые, с холодными, медными носами.

— Папа! — вскричал ребенок.

— Сына! — вскричал папа.

Они облобызались, громко и сочно. Будто ели африканский арбуз, то есть кокос. Все внимательно и тепло наблюдали за этой любвеобильной процедурой. Кокос — он и в России кокос.

— Сын! — наконец сказал отец. — Разреши, так сказать, в знак… В твой день… — и оглянулся.

— Пожалуйте-с, — засуетился служивый, бесхребетный человечек.

— Вот тебе, сына, золотой ключик от «мерседеса»… Подарок, так сказать, от меня… Лично… И коллектива моих соратников…

Пауза. Был лишь слышен звенящий вой гнуса. Раздались хлопки — все гости давили комаров на своих высокосветских ланитах. Потом крики здравиц, аплодисменты, переходящие в овацию, смех, шампанское бурной рекой… Отец и сын снова облобызались, как в последний раз. Что может быть крепче семейных уз?

Ко мне с шаловливой ухмылочкой подходил Орешко. Был любимчиком Высшего руководства; был отличником боевой и политической подготовки; был прохиндеем и себе на уме. Хотя ко мне относился с доброжелательностью старшего товарища. Я отвечал тем же.

— Привет, Селихов-сан, — сказал он. — Вижу, жируете у Боженьки за пазухой…

— Здорово, Орехово-Кокосово, — ответил я. — Вижу, вы тоже… хлеб с маслом…

— И икрой. Всякой.

— А птичку забыли искать?

— Ищем… Ты тоже, любезный, ищи у молодого божка…

— На каких волнах? — кивнул я на новенький серебристый «мерседес».

— Короткие. Двадцать девять и девять десятых…

— Ясно, Орешко, — вздохнул я. — Будем ловить…

— Желаю успеха, птицелов!

— И вам того же.

Поговорили. О чем? Да ни о чем. Когда собираются грузчики в овощном магазине, они говорят исключительно о таре. В пол-литра. Космонавты на орбите беседуют о невесомости. Врачи-гинекологи о погоде. И так далее. Телохранители же имеют свойство говорить обо всем и ни о чем. Такая вот профессия кристаллической честности и мужества.

Праздник между тем продолжался, несмотря на осаду комариного братства. Бурлило море страстей — люди в нем бултыхались, как потенциальные утопленники. ГПЧ решил, что время покидать тонущий морской лайнер «Михаил Светлов». Его провожали аплодисментами, криками, смехом; отец и сын напоследок снова обнялись, придушили друг друга и расстались весьма довольные — каждый самим собой. С авиационным гулом правительственный кортеж удалился в сторону кремлевского царства.

— Слава Родине моей! — завопил благим матом Сын, когда с отъездом ответственных персон закончилась официальная часть пирушки. — А подать сюда «мерррзззедезззууу»! — И с прискоком ринулся по ухоженным клумбам. Наверное, его пьянил запах чайных роз. За ним бежали прошпаклеванные лестью гости.

Я неторопливо ушел к своей машине; сел за руль… Настроил радиопередатчик на лазурную волну 29,9 — в салон ворвались шальные, потравленные доброкачественной пищей и водкой голоса:

— Отличная тачка! Поехали по бабам!..

— Тебе их мало, козлодуй!..

— Это что?..

— Нога!..

— Нога ли?..

— Ха-ха…

— Дай-дай!..

— Жми-жми!

Я понял, что техника работает добросовестно. С такой техникой можно города брать. Или банки. Или девушку.

Я выбрался в ночь. Комариная армада атаковала отдыхающую активно часть публики. И те, спасаясь от летучих зверей, скрывались в черных кустах… И оттуда неслись трубные, рвотные звуки, похожие на песни далеких наших предков, когда стоимость водки была 2 руб. 87 коп.

Между деревьями пылали костры, на них жарили шашлыки из домашних кошек и бродячих собак. У бассейна раздавались жизнеутверждающие вопли русалок; им, наверное, хотели оторвать хвосты?..

Я проверил посты на всей вверенной мне территории. Часовые малой родины стояли насмерть, отбиваясь как от комаров, так и от гостей, предлагающих выпить и закусить. Мои люди были трезвы, но злы, как волки. И я им сочувствовал, людям, разумеется. Волки бы уже давно сдохли от такой собачьей службы.

Я возвращался по дорожке в дом, когда из кустов выпал странный, но известный мне субъект. Был он в кальсонах цвета беж, у лодыжек болтались завязки. Наступая на них, субъект спотыкался, как стреноженный конь. Заметив меня, есаул ночи икнул:

— Чччеловек, рюмку водки-с!

— Есть только кумыс, — был мой ответ.

— Как разговариваешь, подлец? Ты знаешь, кто я?.. Я брат товарища Буденного, ек!.. А ты кто? Рожжжа?! Фамилия!..

— Ворошилов, — и с мягкой учтивостью пнул кавалериста в бок. Матерясь, любитель водки и лошадей рухнул в терновник и там затих, как боец, павший в схватке за всенародное счастье.

Праздник же продолжался: трещали кусты, и над ними упоенно и радостно звенели комары, давясь и дурея от попорченной алкоголем крови участников ночного банкета.

В доме был такой погром, будто прошел, промчался, провьюжил безжалостный отряд мародеров. В гостиной цвел экран телевизора. На берегу золотистого морского побережья два товарища голубых кровей занимались физподготовкой. Друг с другом. Публика тихо переговаривалась, обсуждая то ли новые, незнакомые позы физкультурников, то ли текущий политический момент.

Я продолжил свой путь. Такая у меня профессия: ходить и смотреть. Хотя достаточно одного такого путешествия, чтобы потерять всякую веру в человека и человечество. Но не будем нервничать, как любил говорить Глебушка Хлебов. Сейчас, надеюсь, его душа летит в свободном космическом пространстве, и ей куда легче, чем нам, дармоедам земного рая.

В одной из комнат двое делали то же самое, что происходило и на золотистом берегу теплого моря. Радовало, что пара состояла из представителей сексуального большинства: он и она. Девушка лежала на столе, ела яблоко и скучала. Над ней молился грешник со спущенными штанами. Ему было тяжело, но он старался. Непорочная дева, надкусив фруктовый шар, улыбнулась мне, очевидно, приглашая быть третьим. Я развел руками: служба. Пожелал ей: