Вторая жизнь

– Давайте, дуйте в баньку, ополоснитесь, – отправила я девчат, – а там и Андрей придёт, кушать сядем. –  Девчата с шумом побежали к бане.

– Ты смотри, и малая не отстаёт, – раздался за спиной голос Андрея. – То всё букой на печи сидела, а тут развеселилась.

Кормить детей надо, они и будут весёлые. Зло подумала я. Вслух конечно не скажу, что мужик может, на махался молотом в кузне, ему отдых нужен, надеется жена дома, детки под присмотром, а тут...., Да что об этом уже говорить. Вон уже и Васелиса старается забыть всё как страшный сон. Шумная компания прибежала за стол.

– Здравствуйте дядька Андрей, – хором поздоровались подруги.

– Ну, всё садитесь, хорошо поработали, хорошо и полопаем.

А со столом я уж расстаралась. Запекла курочку, потушила квашеную капусту, смешала с солью и чесноком репку, сбрызнула льняным маслом. Тоненько нарезала сало. Достала мочёные яблоки. Пир, а не ужин.

Поев Андрей спросил, – Ну, что сказка сегодня будет? – И как-то посмотрел на меня многозначительно.

– Будет конечно. Мелкого сейчас накупаю укладу и расскажу.

– Маша, а можно мы у вас на сеновале спать будем? – Попросились подружки.

– Можно, а родители отпустили?

– А мы сейчас быстро предупредим и к вам. Девчата убежали.

Иринка посуду мыть взялась, Настя Васелисой занялась, я мелким, а Андрей сидел и смотрел на нас счастливыми глазами. Только закончила пеленать Алёшку, прибежали подружки, уселись на полу кружочком и притихли. Я запела: Спят усталые игрушки, куклы спят. Одеяла и подушки ждут ребят…

Мой младший внук, в той жизни, засыпал только под эту песню. Я над ним даже эксперимент ставила, пела разные песни, засыпал только под эту. Однажды спела её первой, он и вырубился сразу. Алёшенька уснул, ему сейчас всё равно, что поют, сытно, сухо, тепло значит, жизнь прекрасна.

– Что, сказку? – Все дружно закивали.

– Сегодня о Гите и Зите расскажу.

– Про меня сказка есть? – Округлила глаза девчонка

– Ну не про тебя, а про индийских девушек. Слушайте.

Фильм пересказывать не долго, про машины и роликовые коньки конечно не говорила. Там где Гита по фильму в машину пряталась, я про колымагу рассказала. Колымага-прабабушка кареты. Повозка шатрового типа, с кожаными полотнами, закрывающими оконные отверстия. А так в фильме менять больше нечего.

– Ну, всё, концерт окончен. Всем спать.

20

Девчонки долго ещё будут шептаться на сеновале, что уж они себе там, на воображали, бог их знает. Я прошла за занавеску, при свете камелька увидела на кровати Андрея, когда он туда прошёл, я и не заметила. Да и какая разница, он тут! Вот теперь я сделаю всё, чтобы у него даже и мысли не было спать от меня отдельно. Сегодня моя ночь, утром не проспать бы.

Ну, конечно же я проспала, ну как проспала, мелкий меня разбудил конечно, но уже поздновато, пока его накормила, перепеленала, Ирина уже корову подоила и на поле погнала. Я к печке, ещё не топили, только управляются. Значит, не сильно заспалась. Завтрак за мной. Со вчерашнего осталось, хватит покушать. Хлопоты у печи сегодня давались с особой лёгкостью, чувствовала себя влюблённой девочкой, постоянно улыбалась, как семнадцатилетняя дуреха. Аж стыдно стало. Надо взять себя в руки, а то вон Настюха с подозрением уже поглядывает, Иринка придёт точно меня, раскусит. Бог их знает, как они отреагируют на это. Пусть Андрей сам сообщает, что мы теперь семья. Хотя он и словом не обмолвился мне об этом. Опять вперёд паровоза бегу. Ладно, подождём. Мысли о том, что опять тороплюсь, немного меня отрезвили. Это хорошо, а то представляю своё умилённое лицо, бабе уже под полтинник, а вид подростка, если культурно выразиться, не соответствует, на психически больную похожа.

Со стороны деревни доносился шум, я подняла глаза, по тропинке спешила Ира, часто оглядываясь. Сердце куда-то ухнуло. Явно беда.

– Там в деревню лихоманка пришла! Бабы дрекольем гонят её. Она плюётся. Ой, что будет!

– Какая лихоманка? Ты о чем?

На тропинке к озеру появилась какое-то чучело. В грязном тряпье, на голове балахон, ноги обмотаны окровавленными тряпками. За ней, на небольшом расстоянии шла толпа баб с палками.

– Пошла вон, не ходи к озеру. Ой бабоньки, воду сейчас отравит! Да за что же нам наказание такое! Волхва, волхва зовите! – Раздавалось из толпы.

Я пошла по тропинке навстречу процессии. Оборванка остановилась, толпа тоже.

– Плюну щас, – прогнусавила нищенка.

– За, что? Что я тебе сделала? Зачем к воде идёшь? – У меня внутри от страха, аж сжалось всё.

– Пить хочу и есть, – оборванка двинулась на меня. Видя, что я не двигаюсь с места, остановилась, сдёрнула с лица тряпицу. Меня передёрнуло. Из-под балахона смотрело безносое лицо, покрытое глубокими язвами. С провала носа сочился гной.

– Что нравлюсь? – Голос противный, гнусавый, у меня волосы на голове зашевелились.

Я читала про больных сифилисом, а вот вижу впервые, надеюсь в последний раз. Заверезжала Васёнка, это вывело меня из ступора. Повернулась, закричала на девчат, – чего любопытничаете вон отсюда! Быстро! Васелису, успокойте! Глупые девки! – Повернулась к больной и властным голосом приказала

– Стой на месте, я тебе есть, и пить принесу. Зачем по деревням ходишь, что тебе плохого сделали? Не мы тебя заразили, за что наказываешь? Звать то тебя как?

– Любавой звали, – немного смягчилась нищенка.

– Постой Любава, – уже спокойней сказала я. Я сейчас вернусь. А ты еду возьми и иди с миром. Не наказывай людей. Тебе недолго мучиться, осталось.

– А тебе почём знать, – осклабилась беззубым ртом Любава, – ведунья что ли?

– Нет, болячку эту знаю, сифилис называется. Ещё немного помучаешься и всё. А ведунья, вон идёт.

По тропинке к нам торопился волхв, а за ним Прасковья. У лекарки была в руках крынка.

Прасковья напустилась на больную, – Чего пришла, чего лихоманку по домам разносишь? Сама перед богами за себя отвечай, людей, зачем калечить. Вот пей это, легче тебе будет, боль отступит, не ходи к озеру, не трави воду.

Волхв зажёг что-то в чашке, пошёл дым. Я принюхалась. Сера! Это он окуривает Любаву, убивая микробы. Умно! Пока Прасковья и волхв занимались больной, я сбегала к дому, быстро собрала в мешок кое-какую еду, налила в бурдюк воды, молока в крынку, побежала назад к тропинке. Поставила мешок и крынку на землю, нельзя к Любаве прикасаться, опасная болячка, антибиотиков нет и ещё ой, как не скоро будут. Любава как-то притихла, ни сказав не слова, развернулась и пошла прочь. Бабы шарахнулись в разные стороны, пропустив её. Кто-то в толпе заголосил, – Ой бедная, бедная, – только, что дрекольем её отходить хотели теперь жалеют, ох уж эта русская душа.

– Делать-то, что будем? – Спросил кто-то у волхва.

– Завтра до петухов, к капищу вдовы и девки пусть придут, – распоряжался волхв, – светать начнёт, опашем деревню, чтобы мора не было. Да, чтоб чистые у меня были! И носа никому, не высовывать пока не закончим! – Прикрикнул он.

Выловила Ирину, – ну-ка, рассказывай, что надо делать и не надо на меня так смотреть. Не знаю я обычая такого.

– А, что у вас мор не так изгоняли?– Спросила она

– Не было у нас мора, вообще, никогда.

– Да ну! Вот счастливые, а у нас редко какой год обходится без него. А ты завтра на сеновал до рассвета влезь и всё сама увидишь, только тихо сиди, не высовывайся. Нельзя конечно смотреть, ой, а ты ведь вдовица, пойдём с нами, тебе можно.

– Это здорово, сейчас баньку немного протопим, помоемся

– Опять,– возмутилась Иринка, – кожу всю смоем, кикиморы утащат, далась тебе эта помывка.

–Так не я придумала, волхв сказал чистыми быть надо

–Ха-ха-ха, – засмеялась девчонка,– Ну ты как дитя честное слово, чистыми, значит без девичьей крови.

Сделав вид, что поняла её, кивнула и пошла к дому. Пройдя немного, стукнула себя в лоб, вот балда, без месячных, вот что это значит. Ну, точно как дитя.