Клич

Дмитрий Алексеевич помедлил.

"Ну, я бы не выразился столь определенно. Однако… все возможно, — сказал он. — Правда, Александр Михайлович уповает на дипломатию. Дай-то Бог… Но мыто с вами люди военные. Разве не так?"

Не согласиться с ним Николай Григорьевич не мог. Они уже не первый год находятся в одной упряжке и привыкли понимать друг друга с полуслова. Во многом Столетов был обязан военному министру своей карьерой — Милютин отличил молодого, способного командира еще в свою бытность на Кавказе, внимательно следил за его продвижением по службе и не раз помогал не только дельными советами…

Очутившись в Париже, Николай Григорьевич вспомнил разговор, происходивший в кабинете Милютина, и понял, насколько прав был Дмитрий Алексеевич, предостерегая его перед предстоящим путешествием. Франция все еще не могла оправиться от нанесенных ей пруссаками ран. Мысль о реванше буквально витала в воздухе, а из-за Рейна раздавались новые угрозы, и призрак повторного вторжения будоражил и без того разгоряченные головы парижан. В салонах, кафе, на вернисажах и просто на улицах обсуждались брошенные Бисмарком в его беседе с герцогом Гонто-Бироном слова: "Исходя из соображений человеколюбивых, христианских и политических, мы обязаны воевать с Францией". Политик всегда найдет такие обороты речи, которые оправдают любой его, даже самый безумный, поступок. Но парижанам не было дела до "человеколюбивых соображений" прусского канцлера. Оскорбленное национальное достоинство взывало к отмщению, Столетов разделял чувства парижан и не мог не испытывать к ним симпатии. Приблизительно то же самое переживал и он, и многие другие честные люди в России на протяжении многих лет после позорного мира, завершившего Крымскую войну. Но тем не менее в политические споры, как и советовал Милютин, он не вступал, ибо представлял в Париже всего лишь Русское географическое общество. Несмотря на это, острых тем не всегда удавалось избежать.

Долгое время его буквально преследовал по пятам английский корреспондент, некто Уилворт, в котором наметанный глаз Столетова сразу угадал человека военного, да и колониальный загар выдавал его. На торжественном приеме по случаю окончания работы конгресса англичанин буквально засыпал его вопросами.

В те годы британский кабинет был серьезно озабочен головокружительными успехами русских войск в Туркестане и все возрастающим влиянием нашей дипломатии на афганского эмира. Поговаривали о реальной угрозе для Индии, вспомнили об экспедиции Бековича-Черкасского при Петре I и о планах царя Павла, направленных на завоевание этой обширной английской колонии…

Уилворт, конечно же, хорошо знал биографию Столетова и был детально осведомлен о его деятельности в Туркестане. Говорили они по-английски. Корреспондент сперва донимал Николая Григорьевича намеками, но, скоро поняв, что это не самый лучший способ вызвать Столетова на откровенность, спросил в упор, что он думает о намерениях своего правительства в отношении Афганистана, не постигнет ли и Кабул участь, которая была уготована Ташкенту и Хиве. Помедлив, Столетов ответил ему, что хотя он человек и военный, но выполнял в Туркестане сугубо научную программу. Что же касается намерений его правительства, то он убежден в их гуманном характере. Во всяком случае, народам Туркестана отныне не угрожает участь несчастных сипаев…

Уилворт, ничуть не смутившись, пропустил его замечание мимо ушей.

"Следует ли это понимать в том смысле, что и высадка вашего отряда в Красноводске тоже всего лишь невинная рекогносцировка с целью уточнения рельефа восточного побережья Каспийского моря? — желчно заметил он. — И последующее завоевание Хивы не имеет к этому никакого отношения?"

"А вам бы хотелось, — возразил Столетов, — чтобы мы с безразличием взирали на то, что происходит в непосредственной близости от наших восточных границ?"

"Неужели опасность со стороны маленькой Хивы была столь реальна?"

"Во всяком случае, более реальна, нежели та, которой до сих пор подвергается Англия со стороны Афганистана", — сухо отрезал Столетов.

"Но, господин Столетов, — воскликнул Уилворт, — признайтесь же наконец, что стремительное продвижение ваших войск к границам Индии не может оставить в равнодушии трезвых политиков!"

"Точно так же, — оборвал его Столетов, — как и активная деятельность ваших эмиссаров в Афганистане. И если сфера ваших интересов находится за тысячи миль от Лондона, то этого отнюдь не скажешь о нас. Мы неоднократно предупреждали хивинского хана о недопустимости его вмешательства в дела оренбургских и мангышлакских казахов, а туркменский хан Атамурад обращался к нам с просьбой о покровительстве… Впрочем, более подробное объяснение этого вопроса вы могли бы получить у наших дипломатов. Обратитесь к ним".

"Мне бы хотелось выяснить вашу точку зрения".

"Я изложил ее, как мне представляется, с достаточной ясностью".

Столетов увидел приближавшегося к ним легкой походкой Петра Петровича Семенова и обрадовался случаю избавиться от докучливого собеседника. Семенов вежливо поклонился англичанину и взял Николая Григорьевича под руку.

"А я вас повсюду разыскиваю! Наши гостеприимные хозяева предлагают небольшую экскурсию на природу. Вы не против?"

Уилворт разочарованно прикусил губу.

"Что, неймется англичанину? — шепнул Семенов, отводя Столетова в сторону. — Я все утро наблюдаю за вами и, кажется, вовремя сообразил прервать вашу увлекательную беседу".

"Настойчивый господин".

"А вы с ним не были знакомы?"

"С чего бы вдруг?"

"Ну-ну, я пошутил, — пожал ему локоть Семенов. — Как же он вам представился?"

"Уилворт, корреспондент…"

"Дрянной человечек. И такой же корреспондент, как я китайский богдыхан", — сказал Семенов.

Он внимательно посмотрел на Столетова.

"Уж я-то понял это еще до вас, — рассмеялся Николай Григорьевич. — Но одно дело — привычная мне солдатская прямота (встреться он мне где-нибудь под Кизыл-Арватом, у нас бы состоялся мужской разговор), и совсем иное — ученый конгресс, вполне благопристойная публика, высокие особы, дамы… Иногда приходится быть дипломатом".

"Дипломатия — серьезное искусство, — насмешливо щуря глаза, кивнул Семенов. — Все мы, даже у себя на родине, чуточку дипломаты. — Он озабоченно огляделся по сторонам: — Если вы не возражаете, поищем Северцова. Я только что получил письмо из Дауна — Дарвин намерен принять у себя нашего милейшего Николая Алексеевича… А вот и сам триумфатор!"

Северцов стоял у окна и о чем-то беседовал с лысоватым мужчиной в золотых очках.

Петр Петрович, продолжая держать Столетова под руку, двинулся сквозь толпу; повсюду были знакомые, он кивал направо и налево, перекидывался короткими фразами, улыбался — чувствовалось, что многие его здесь хорошо знают, со многими у него добрые и едва ли не приятельские отношения. Несколько раз на пути их промелькнуло и тут же скрылось продолговатое лицо Уилворта: видимо, англичанин все-таки не оставил намерения продолжить разговор со Столетовым, но Николай Григорьевич был под надежным присмотром.

"А, — сказал Северцов, увидев Петра Петровича со Столетовым, — вот, познакомьтесь: сэр Линдон Хопгут. Мы только что беседовали о его экспедиции в Центральную Африку…"

О Линдоне Хопгуте Столетов был наслышан, знал он и о печальной судьбе, постигшей его товарищей: почти все они погибли в джунглях от лихорадки, сам Хопгут чудом выбрался к одному из английских форпостов на берегу Атлантического океана; поговаривали, что он тяжело болен и не сможет присутствовать на конгрессе.

У сэра Линдона было измученное лицо, покрытое желтоватой бледностью, вялые, замедленные движения, но маленькая рука твердо ответила на крепкое рукопожатие Столетова.

"Вашу карту дельты Оксуса я изучал с большим интересом, — сказал он, — и с удовольствием приношу свои поздравления".