Клич

Лечев согласился с ним: в самом деле, подбор книг несколько озадачил его.

— Ага, вот видите! — воскликнул Кулев. — Очень хорошо, что вы обратили на это внимание. Послушайте, что я вам скажу, молодой человек: перед нами сейчас стоит грандиозная задача. Освободив свою несчастную родину (час этот недалек, и ваше присутствие здесь — лишнее тому доказательство), мы должны, мы обязаны (слышите?) заново переписать ее историю, которую выжигали и коверкали на протяжении пяти столетий. Эти книги, — он любовно повел взглядом в сторону тяжелых стеллажей, — свидетельствуют о нашем прошлом… Задача прекрасна, не так ли? Кстати, вы не знакомы с Иваном Вазовым?

— Кажется, он секретарь центрального благотворительного общества, или я ошибаюсь?

Перед поездкой в Бухарест Лечев изучил все документы, связанные с болгарской эмиграцией.

— Нет, не ошибаетесь, — сказал Кулев. — Интеллигентнейший и умнейший человек, прекрасный публицист и очень талантлив. В этом доме он довольно частый гость, и, если представится случай, я вас непременно познакомлю. Приходя ко мне, Вазов часами роется в книгах, делает выписки и, кажется, намеревается писать большую вещь. И все это — несмотря на серьезную занятость, — трудолюбия хоть отбавляй. Да-да, всем нам теперь предстоит трудиться за двоих, за троих, за десятерых…

Вдруг он осекся и замолчал, словно вспомнил что-то очень важное.

— Извините меня, ради Бога, — сказал Кулев. — Ведь вы только что с поезда, несомненно, голодны, а я вовлек вас в высокие материи. Вот наглядное проявление одного из моих чудачеств: люблю поговорить. Терпите, впереди у нас еще два дня. Впрочем, если вам станет со мною скучно, можете погулять по Бухаресту — весьма любопытный город, моя вторая родина.

— Вы из каких мест? — поинтересовался Лечев.

— Из Плевны. Но родители перевезли меня сюда, когда я еще был ребенком. Увы, печальная участь многих из нас. Весь квартал, в котором я живу, заселен нашими соотечественниками. А вы родились в России?

— Нет. Я родом из Демиртепе.

— Кажется, это где-то возле Шипки?

— Совсем рядом. Но в памяти осталось немногое: виноградники, горы, лес по горам. Наше селение сожгли турки. Я воспитывался в Одессе, учился в Московском университете, но не закончил, сражался в Сербии.

— Ничего, вы еще завершите ваше образование, я вас уверяю, — мягко произнес Кулев и дотронулся до его плеча.

…Через два дня надежные люди переправили Лечева за Дунай. В кармане его были документы на имя турецкого негоцианта Юсуфа Яргаки.

47

Совсем с другим заданием и совсем другим путем пробирался на турецкую территорию Зиновий Павлович Сабуров.

Современному читателю может показаться странным и даже неправдоподобным, что человек, не имеющий специальной подготовки, был использован для выполнения столь ответственного и опасного мероприятия. Но удивляться нечему: в то время еще не существовало разведывательных учреждений, как таковых; они появились позже — интересующие соответствующие инстанции сведения подчас добывались даже из случайных рук.

В связи с этим, несколько забегая вперед, хочу привести один весьма примечательный случай, зафиксированный в дневнике генерала М.А. Газенкампфа, находившегося во время военных действий при штабе главнокомандующего Дунайской армией великого князя Николая Николаевича, 16 сентября 1877 года он записал следующее:

"…Прибыл сюда некий Карол (Карл) Тэвис, называющий себя отставным "генералом" североамериканской армии. В качестве корреспондента одной из американских газет явился ко мне и без околичностей предложил быть нашим шпионом в турецкой армии. Он-де сочувствует идее войны: сам бился в 1861–1865 гг. за освобождение рабов и с бою взял все чины, до генеральского включительно. Он еще в Крымскую войну сражался против нас в турецкой армии, впоследствии подолгу бывал и живал в Константинополе, Адрианополе, Салониках, Галлиполи, Смирне, основательно знает турецкий язык, имеет знакомых и даже друзей в среде турецких пашей и сановников. В Бухаресте существует целое английское секретное бюро, состоящее в тайном ведении газеты "Дейли телеграф", Кингстона, которое занимается сбором сведений о нашей армии и сообщает их через турецкого посланника в Вене в Константинополь. Тэвис предлагает такой план: пусть его изгонят из нашей армии под тем предлогом, что нам сообщены сведения о его прежней службе в турецкой армии и его теперешних связях с нею; а он тогда вернется в Бухарест, явится к Кингстону и попросит у него рекомендательное письмо к великому визирю Эдхему-паше с целью допущения его корреспондентом в турецкую армию. Стоит ему туда попасть — и он устроит регулярную передачу сведений. Просит оплатить только его разъезды, а по окончании кампании — дать ему орден".

Правда, в данном случае мы имеем дело, скорее всего, с авантюристом, хотя заявление американского подданного о его сочувствии нашей освободительной миссии выглядит очень искренне.

Зиновий Павлович Сабуров, как мы знаем, принадлежал совсем к иному типу людей, и тем не менее с момента перехода границы его образ действий во многом должен был совпадать с тем, который выбрал для себя мистер Тэвис.

В Бургасе Сабурова ждал некто Стоил Радев, участник апрельского восстания и пламенный патриот. Брат Стоила с маленьким отрядом до сих пор сражался против турок в Родопских горах и слыл отчаянным храбрецом.

В Бургасе у Стоила была небольшая лавка по продаже антикварных вещей: жены тамошних вельмож часто заходили к нему, чтобы приобрести старинные драгоценности, а Радев в свою очередь благодаря им был вхож в богатые турецкие дома. Однако наибольшее предпочтение отдавал он дому купца и скотопромышленника Арап-Хасана, брат которого Селим жил в Стамбуле и пописывал для одной из второстепенных газет; тем не менее связи его были обширны, а один из его собутыльников сотрудничал в американской газете "Зорницы", выходившей на болгарском языке. Отношение к гражданам североамериканских штатов в Турции было весьма почтительным, и Радев уже подготовил для Сабурова благодатную почву: скоро к нему в Бургас должен приехать его старинный знакомый — подданный британской короны, собиратель древностей и журналист, проживший несколько лет в Афганистане, Энхони Холгейт, путешествующий инкогнито по Ближнему Востоку; Холгейта интересуют последние события, и он, не раскрывая своего подлинного имени, хотел бы принять в них участие, но не в качестве официального лица, а скорее стороннего наблюдателя.

"Нет ничего проще", — сказал Селим и обещал все устроить. Взамен за это он получил у Радева довольно обширный кредит (напомним читателю: в среде болгар были люди достаточно состоятельные, так называемые чорбаджии, которые, в отличие от бедняков, пользовались известными привилегиями, держали свои лавки, вели торговлю и даже имели открытые счета в банках).

Сабуров (Энтони Холгейт) должен был прибыть в Бургас в пятницу, но на море разыгралась сильная буря, так что отъезд пришлось отложить на сутки, которые для Радева прошли в сильнейшем беспокойстве. Он дважды выходил на баркасе, промок до ниточки, но яхты, с которой предстояло принять пассажира, так и не дождался.

Встреча состоялась в ночь с субботы на воскресенье, причем не обошлась без маленького происшествия: когда они уже отвалили от доставившей Сабурова к болгарскому берегу яхты, откуда-то из тумана вынырнул турецкий сторожевой катер. Но, кажется, все обошлось благополучно: яхта скрылась в открытом море, а утлый карбас турки просто не заметили.

Через два дня они уже были в Константинополе. По дороге Радев объяснил Сабурову, как ему следует себя вести с Селимом — малый хотя на вид и прост, но не промах и очень честолюбив.

Свидание было назначено в европейском ресторанчике неподалеку от Айя-Софии; Селим уже занял столик и при их приближении поднялся навстречу.

Они обменялись обычными в таких случаях приветствиями, поговорили о разных посторонних незначительных предметах и только после этого перешли к делу.