Клич

Прощаясь, царь обнял Игнатьева и перекрестил.

На этом совещание было закончено.

38

Из дневника Д.А. Милютина:

"7 октября. Четверг. — Вчера провел весь день в Симеизе, сделал большую прогулку в Алупку; вечером посетил нас сосед, кн. С.М. Воронцов. Много толковали о том, что делать обитателям южного берега в случае войны: кто советовал теперь же убираться поживу-поздорову, кто — замуровать окна и двери дома и т. д. Жена моя решительно объявила, что останется на месте, и для ограждения дома от хищничества просила только оружия для своей прислуги и рабочих. — К ночи мы с Обручевым возвратились в Ливадию.

Сегодня я нашел здесь настроение еще более мрачное, чем было прежде. Королева английская, не получив согласия своих министров на предложение свое отправить собственноручное письмо к нашему государю, предложила, по крайней мере, личное объяснение государя с послом, английским лордом Лофтусом. Государь изъявил на это полное согласие, хотя не предусматривает большой пользы от этого свидания. Другое известие из Лондона — что Англия решилась в случае нашего вмешательства занять своими войсками и флотом Константинополь. С другой стороны, более успокоительное известие — о разномыслии, обнаружившемся в совете министров, между Дизраэли и Дерби: первый предлагал прямо разрыв с Россией, последний — не согласился. Из Берлина получены сведения крайне бесцветные: германский кабинет "не встречает препятствия" согласиться на предлагаемое нами 6-недельное перемирие, — однако же и не берется поддерживать наши требования, чтобы не поссориться с другими своими "друзьями". Если таков будет окончательный ответ Германии, то, спрашивается, какую же выгоду извлекает Россия от своей пресловутой дружбы и тесного союза с Германией? Кажется, сам государь начинает разочаровываться насчет этого друга; относительно же Австрии — разочарование уже совершившийся факт.

Сегодня Государственный канцлер сказался больным и не приехал из Ореанды в Ливадию, так что обычное совещание произошло в его отсутствие. Государь прочел нам последние телеграммы, в числе которых было известие о прибытии Игнатьева в Буюк-Дарэ, об отказе Сербии и Черногории на предложение 6-месячного перемирия и проч. После совещания я пошел пешком в Ореанду и навестил кн. Горчакова; застал его в постели (но, полагаю, — не по болезни, а после обычного послеобеденного сна). Он опять оспаривал мои опасения коалиции против нас, даже сомневался в намерениях Англии довести дело до разрыва с нами; однако ж заметно, что он поддерживает свой тезис только из самолюбия, сам не вполне веря себе. В голосе его слышится сомнение и сознание неудачи своей…

8 октября. Пятница. — Утренние телеграммы сегодня несколько успокоительнее прежних: из Вены уведомляют, что последнее письмо нашего государя произвело на Франца-Иосифа очень хорошее впечатление; он будто бы изъявляет полное согласие на наши предложения. Игнатьев телеграфирует из Константинополя, что он имел весьма дружелюбные объяснения с представителями Австрии и Италии (Зичи и Корти), что оба они обещали поддерживать его и не противиться 6-недельному перемирию. Государь прочел мне эти телеграммы при моем обыкновенном докладе; совещания же не было. Горчаков не приехал в Ливадию по причине дурной погоды.

После вечернего собрания государь позвал меня в кабинет вместе с гр. Адлербергом и прочел вновь полученные телеграммы. Англия не настаивает на 6-месячном перемирии и готова согласиться на наши предложения, предоставляя нам самим войти в соглашение с Портой. Таким образом, Игнатьеву открывается свободное поле действий. Французский посол Бургоэн в объяснениях своих с Игнатьевым высказался совершенно в нашем смысле. "Я готов служить вам затычкой в ваших отношениях с сэром Эллиотом", — сказал он Игнатьеву.

Известия эти вдруг изменили настроение государя и императрицы. "Наблюдается поворот". Лорд Лофтус должен выехать из Петербурга завтра или в воскресенье. Кн. Горчаков уже начинает заботиться об инструкции Новикову для заключения с Австрией конвенции! Не слишком ли рано? Странная торопливость для 78-летнего старца! Барон Жомини и другие дипломаты наши не разделяют очарования канцлера и предусматривают в ожидаемом из Вены ответе новые козни и хитрости. Увидим.

10 октября. Воскресенье. — Полученные вчера утром новые телеграммы подтверждают предшествующие благоприятные известия. Канцлер думает, что повороту в английской политике могли способствовать наши серьезные военные приготовления.

Бывший в нашей службе полковник Кишельский возвратился с театра войны с самыми грустными сведениями о положении дел в Болгарии; все мечты болгарских деятелей разлетелись в прах. Оказывается, что и в этом случае одной из причин неудач были опять раздоры между нашими русскими деятелями, которые ведут дело славянское в угоду себе самим, сообразуясь с личными своими видами и честолюбивыми похотями…

11 октября. Понедельник. — В 1-м часу было у государя совещание: наследник цесаревич, кн. Горчаков, гр. Адлерберг и я.

Прочитаны были полученные телеграммы и донесения послов; на одной из телеграмм государь сделал отметку, что признает полезным снова пригласить кабинеты берлинский, венский, римский и парижский поддержать наше требование в Константинополе о кратковременном перемирии, на 6 недель и не более 2 месяцев. Кн. Горчаков начал было возражать, признавая это ненужным; государь вспылил и обошелся с канцлером очень резко; однако ж потом попросил у него извинения и обнял его.

После завтрака я был опять у государя, сперва один, а потом вместе с Тотлебеном, который доложил государю о мерах, принимаемых для защиты приморских пунктов, а также о предложении американца Лея продать нам изобретенные им самодвижущиеся подводные торпедо.

После обеда государь подошел ко мне и сказал на ухо, что, вследствие нашего утреннего разговора о ген. Тотлебене, решается командование Дунайской армией поручить не ему, а великому князю Николаю Николаевичу, которого уже и вызвал сюда. Он приедет вместе с цесаревной, которую ожидают в субботу".

39

Как мы уже заметили из дневника Дмитрия Алексеевича Милютина, начало октября в Крыму было отмечено не только внезапно испортившейся погодой, но и пасмурным настроением, которое охватило царя и его ближайшее окружение в связи с резко ухудшившейся международной обстановкой.

Общая картина представлялась еще более мрачной и неприглядной вследствие телеграмм, поступающих из Сербии: последовав совету Александра II, князь Милан отверг турецкие условия перемирия, и теперь его армия стояла накануне полного разгрома. Надежды Горчакова на мирное урегулирование конфликта не оправдались, славянофилы торжествовали, на повестку дня был поставлен вопрос о частичной мобилизации армии. Николай Павлович Игнатьев в Константинополе прилагал неимоверные усилия, чтобы спасти положение, в Петербурге и Москве среди обывателей распространялись самые невероятные слухи.

И вот как раз в один из этих тревожных дней в Подольске, в доме уездного врача Константина Борисовича Бонева, с которым мы уже мельком познакомились в начале романа, собрались его давнишние приятели, все болгары, и среди них только что приехавший из Москвы Димитр Лечев, который был встречен радостными приветствиями и дружескими объятиями.

— Снимай шинель и садись к столу, — сказал наконец растроганный Бонев, — мы как раз заняты тем, что читаем письмо Ивана Кировича Кишельского.

Лечев снял шинель, встряхнув ее (ночью, по дороге из Москвы в Подольск, выпал сильный снег и сразу же ударили морозы), повесил на гвоздик в прихожей и, приблизившись к столу, познакомился с сидящими. Их было пятеро — все чернявые, с сильным загаром на лицах, что свидетельствовало о длительном пребывании на воздухе и на солнце. Гости Бонева были не просто болгары, но болгары, вернувшиеся из Сербии и испытавшие на себе все тяготы тамошнего своего унизительного положения.