Клич

Наконец пришло знание. Дядька, живший в Одессе, рассказал, как разыскал его у дальних бухарестских родичей, привез к себе на Дерибасовскую, где у него была мелочная лавка, и отдал учиться в русскую школу.

В старинном доме у порта, где они квартировали, по вечерам собирались эмигранты, строили фантастические планы, спорили до хрипоты. На столе под большой керосиновой лампой дымился чай, гости ели домашние хлебцы с острой закуской, пили болгарское кислое вино, пели песни, вспоминали друзей, погибших за Дунаем.

Однажды, когда Димитру исполнилось шестнадцать лет, в доме появился высокий господин в сюртуке и шелковом шейном платке, не похожий на прочих посетителей. Дядя уважительно величал его Константином Борисовичем, а племяннику объяснил, что это доктор Бонов, который приехал в Одессу по очень важному делу. Димитру оставалось только догадываться, что это было за дело, потому что почти все дела, о которых умалчивалось, были связаны с борьбой против османов. Он уже знал, что в Бухаресте создаются повстанческие отряды — четы, что руководят четами энергичные молодые люди, сражающиеся за освобождение своей родины, и что болгары, живущие в Одессе, помогают им оружием и деньгами. Сам он тоже мечтал отправиться в Бухарест к повстанцам, но сделать это ему не было суждено: как-то вечером дядя зашел к нему в комнату и объявил, что Бонев согласился взять его с собою в Москву, чтобы определить на медицинский факультет университета, где у того были близкие знакомые. "Тебе нужно учиться, — напутствовал он племянника. — Скоро нам понадобятся хорошие врачи".

Жизнь в древней русской столице увлекла юного Лечева. Дни были заполнены лекциями в университете, вечерами он встречался со своими новыми друзьями, среди которых оказалось много его соплеменников, или ходил в театр и аплодировал с галерки молодой Ермоловой в "Грозе" Островского, иногда наведывался к Боневу, работавшему уездным врачом в Подольске. Константин Борисович был общительным человеком и интересным собеседником. От него Димитр узнал много нового о судьбе несчастной родины, и именно в это время в нем созрело окончательное решение посвятить себя в самом ближайшем будущем делу освобождения своего народа. Бонев ввел его в круг своих единомышленников, поддерживавших тесную связь со Славянским комитетом, одним из руководителей которого был Иван Сергеевич Аксаков.

Сам Константин Борисович был родом из Тырнова, но, как и Лечев, воспитывался в России, а во время Крымской войны участвовал в боевых действиях в качестве добровольца русской армии. Как-то он показал Димитру письмо от полковника Столетова из Туркестана. Со Столетовым их свела боевая судьба на подступах к Севастополю, им в одно и то же время присвоили первое офицерское звание, вместе они мыкались по гиблым пескам под Красноводском, но впоследствии их пути разошлись, хотя из виду они друг друга и не теряли. Столетов обещал во время отпуска быть в Москве у брата, а заодно и навестить Бонева в Подольске.

Однажды, приехав в Москву за медикаментами, Константин Борисович познакомил своего приятеля с обществом таких же молодых людей, где тот встретился с Варварой Щегловой, отец которой, как сообщил по секрету Бонев, находился в эмиграции — не то в Англии, не то в Италии.

Первое время Лечев очень робел при Варе, но простота и сердечность девушки подали ему надежду, и он, собравшись с духом, признался ей в любви. Она не отвергла его, но и не дала согласия на немедленный брак, как он настаивал, а просила еще немного повременить. Чем была вызвана ее нерешительность, он так и не понял.

Тут в Болгарии вспыхнуло апрельское восстание, на борьбу с турками поднялись Босния и Герцеговина, а потом в войну вступили Сербия и Черногория. Казалось, день освобождения совсем близок. Многие из друзей Лечева уехали на театр военных действий волонтерами, подал прошение в Славянский комитет и Бонев, но его почему-то оставили без внимания. Димитру же повезло: совершенно случайно он познакомился на одной из вечеринок с поручиком, который сообщил ему, что подал рапорт об отпуске, чтобы отдохнуть в горах, где проводит лето близкий знакомый его отца — генерал Черняев. Лечев понял его и стал горячо упрашивать взять его с собою, потому что горный климат уже давно предписывали ему врачи, а другой такой случай вряд ли еще подвернется в ближайшее время. Зарубин (так звали поручика), тронутый его искренностью, обещал все устроить. Вскоре они получили пособие и прибыли в Кишинев, где их радушно встретил земский исправник Иван 'Степанович Иванов. В находившемся при них сопроводительном письме Аксакова генералу Черняеву оба молодых человека характеризовались самым положительным образом. Из Кишинева через Яссы и Бухарест они добрались железной дорогой до Турно-Северина, а оттуда пароходом по Дунаю до Кладова, где высадились на берег и, воспользовавшись услугами опытных проводников, вскоре оказались в Белграде.

Переезд был так неожидан и так стремителен, что Димитр еще долго не мог освоиться со своим новым положением. В конце концов уроки, преподанные еще в Подольске Боневым, не пропали даром: он учил молодого человека не только искусству владеть скальпелем, но и стрельбе из пистолета и карабина, в чем Лечев значительно преуспел, а в Сербии вследствие этого был отмечен своим начальством…

Лечев уже принял участие в нескольких сражениях, был легко ранен и находился в госпитале, когда его навестил Зарубин, и не один, а в сопровождении поручика Сергея Силыча Воропаева. До обеда они гуляли в саду, говорили о разных разностях, балагурили и вообще делали все то, что обычно делают симпатичные друг другу люди, как вдруг Зарубин задумался, как-то загадочно посмотрел на своего друга и неожиданно объявил, что хочет сделать ему весьма деликатное предложение. Тут он повернулся к поручику, и Воропаев без обиняков, по-военному коротко и ясно изложил, что давно наблюдает за Лечевым, весьма наслышан о его храбрости, но убежден, что Лечев принес бы неизмеримо большую пользу своему несчастному Отечеству, если бы, оставаясь, как и прежде, для всех обыкновенным волонтером, согласился выполнять секретные поручения того ведомства, к которому принадлежит он сам и его друг Зарубин.

Недолго подумав, Лечев согласился. Они расстались друзьями, а по выписке из госпиталя он был представлен своему новому начальству при штабе генерала Черняева.

Жизнь его наполнилась иным, значительным содержанием, хотя внешне он оставался все тем же рубакой и молодцом, каким его и прежде знали окружающие. Время от времени он получал опасные задания, уходил надолго в тыл противника; преображаясь то в турецкого солдата, то в болгарского крестьянина, приносил нужные сведения, а чтобы оправдать его частые отлучки, ему была предложена должность, требовавшая постоянных разъездов…

И вот все это позади. Командование предоставило ему и Зарубину короткий отпуск, который они могли использовать по своему усмотрению, после чего им предстояло явиться в Петербург для нового назначения. Слава о русских волонтерах к тому времени широко распространилась во всех слоях общества, славянофилы повсюду подогревали патриотические чувства, и оказанный им в России прием превзошел все ожидания. Никто, конечно, не догадывался об их истинном участии в происходящих событиях, на официальных приемах и в узком кругу им оказывались всевозможные почести, и они постепенно, и не без удовольствия, входили в предложенную им почетную роль. Особенно в этом преуспел Зарубин. Приятному времяпрепровождению способствовало и высокое положение его отца. Они были приняты при дворе, обласканы императрицей и даже удостоились короткой аудиенции царя.

Привыкший к скромности и постоянному воздержанию, Лечев был буквально ошеломлен бушевавшим вокруг них праздничным фейерверком. Но мало-помалу острое ощущение новизны притупилось и все чаще стало уступать место тихому раздумью.

Он то и дело увиливал от очередных пирушек, на которые был так изобретателен Зарубин, и, оставаясь дома один, с грустью вспоминал Москву, Бонева и Вареньку, с которыми так и не смог проститься перед своим отъездом в Сербию. "Помнит ли меня Варя? — думал он. — Не обиделась ли моему внезапному исчезновению?.." В спешке он не оставил даже письма и впоследствии очень жалел об этом. А теперь, поторапливая Зарубина в Петербург, втайне надеялся вырваться хотя бы на день в Москву. По пути он рассчитывал заглянуть и в Подольск, обнять Бонева и посидеть с ним, как бывало, за стаканом терпкого болгарского вина.