Страница 9 из 12
Забрел он как-то раз на одно заседание, сел тихо-смирно в уголочке, ждет, не будет ли случаем каких приказаний.
А дело было летом. От мух спасу нет.
И вдруг председатель замечает:
— Что за чудеса! Все мухи подохли!
Проходит день, на другом заседании замечают: опять то же самое! То было полно мух. Жужжали, кружились, по лицам участников заседания ползали. И вдруг все мухи лапки кверху. Только успевай выметать.
Смотрят, а в уголочке Козявин сидит, томится, ждет хоть каких приказаний.
Стало ясно, что если приглашать на заседания Козявина, то можно немалые суммы сэкономить на ДДТ. Подсчитали: в четыре месяца окупит свой годовой оклад.
Тем временем местком устроил культпоход на казеиновый завод.
И Козявин тоже туда пошел скуки ради. Поскольку никаких ему приказаний не ходить не было.
И тут выясняется, что уже в двадцати метрах от Козявина молоко скисает в одиннадцать с половиной секунд. Так что если использовать на данном предприятии Козявина в качестве окислителя молока, то производство казеина ускоряется в несколько раз, а себестоимость пуговиц и прочих казеиновых изделий снижается на сорок семь процентов.
Теперь уже сразу две организации стали бороться за Козявина. Казеиновый завод тянет его к себе — в качестве сверхскоростного окислителя молока, а учреждение, в котором Козявин раньше служил, к себе — мух морить.
Пока вопрос решался в более высоких инстанциях, Козявина послали в Крым поправляться от кругосветного перехода.
Прибыл Козявин к месту назначения, стал по всей форме отдыхать.
Вот раз утром пошел он, как полагается, на физзарядку, стал дышать по команде «Вдох!.. Выдох!.. Вдох!.. Выдох!..»
И только он согласно команде сделал выдох, срочно вызвали физкультурника в контору.
Воротился физкультурник спустя некоторое время из конторы, смотрит, а Козявин лежит на песочке, лицо синее, и уже он коченеть начал.
Вот ведь беда какая! Ждал-ждал Козявин, чтобы ему «Вдох!» скомандовали, да и не дождался.
Так Козявин и помер.
УДИВИТЕЛЬНО МНОГООБЕЩАЮЩИЙ ГУСЬ
То ли на Крымском было побережье, то ли на Кавказском соорудили как-то добрые люди санаторий. Всем санаториям санаторий. Красоты неописуемой. Прочности несокрушимой. Мраморы, хрустали, камчатные скатерти. Люстры бриллиантовые. Палаты — прямо палаты. А персонал! Врачи профессорской силы, медсестры — что твои врачи, что ни санитарка — готовая сестра-хозяйка.
Одна беда: курятина. Мороженая курятина.
На завтрак курятина, на обед курятина, на ужин опять-таки курятина. Компот — и тот умудрились в том санатории варить на курином бульоне.
Конечно, новые больные поначалу радовались: дома курятинкой каждый день не разживешься.
Проходило некое время — курятина чуть приедалась. Потом все больше, больше. Дней за пяток до выписки отдыхающие уже так говорили: ну и что ж, что курятина? Можно потерпеть. Скоро домой.
И вот стоят как-то отдельные отдыхающие, беседуют с директором на отвлеченные темы, и вдруг откуда ни возьмись старичок, и под мышкой у него гусь. Выше средней упитанности. Не мороженый, живой.
Старичок говорит;
— Директор, а директор, купи у меня гуся!
Директор говорит:
— Мы с рук не покупаем. Мы все с базы.
Старичок спрашивает:
— А что, которые с базы, повкусней будут или, скажем, посвежей?
Директор смеется:
— Экой ты, гражданин, неинформированный! Конечно, нет.
Старичок удивляется:
— Почему же в таком случае нельзя с рук?
Директор говорит:
— Ну, ты меня, старичок, просто уморишь! Как же мне можно с рук покупать! А может, я жулик?
— А ты разве жулик? — Это старичок спрашивает.
— Да нет, — говорит директор, — вроде не жулик. Но с базы все-таки спокойней. Опять-таки получаешь с базы продукты, и при них документик. Понятно?
Старичок говорит:
— Будет тебе, директор, и от меня документ. Поскольку, — говорит, — гусь не из индивидуального сектора, а как раз от колхоза. Купи гуся. Не пожалеешь. Побалуй отдыхающих свежей гусятинкой. А насчет документа не сомневайся: будет тебе от колхоза документ.
Директор говорит:
— Ты, наверное, многоуважаемый старичок, не знаешь, какая в нашем санатории масса отдыхающих. Что я с твоим одним гусем сделаю? Было бы их десятка три, тогда другой разговор. А то — один гусь.
Старичок говорит:
— Так это же не простой гусь, а особенный. Это гусь-самоклад. Он сам себя режет, сам себя общипывает, сам себя потрошит, сам себя жарит, сам себя на порции режет, на тарелки раскладывает, гарниром обкладывает, подливкой обливает, сам себя на стол подает. А потом, так сказать, по съедении, сам свои косточки собирает, снова оборачивается в целого гуся, и все начинается сначала. Хватит тебе его на всех отдыхающих и на долгие годы.
Видит директор — действительно, исключительно многообещающий гусь.
— А сколько, — спрашивает, — ты за него положишь?
Старичок называет цену.
— Э-э-э! — говорит директор. — Так у нас не выйдет, поскольку объявленная тобою цена на шесть с половиной процентов выше базовых отпускных!
— Так ведь гусь-то какой! Самоклад! И он еще, ко всему прочему, по желанию дирекции моментально оборачивается в рябчика, индейку и даже, если подумать над ним хорошенько, то и в осетра!
— Не-е-ет! — Это уже директор говорит. — Я за твоего гуся отвечать не собираюсь. Хочешь по базовой отпускной цене — пожалуйста. А не хочешь — как хочешь.
Плюнул старичок и был таков.
Так по сей день в том санатории и томят отдыхающих мороженой курятиной. Оно, конечно, и мороженая курятина — очень даже неплохо. А все-таки, знаете, как-то жалко.
ПОРОК СЕРДЦА
Лежал больной, хворал не то эндо-, не мио-, не то перикардитом.
Доктор его пользовал внимательный, старательный.
— Смотрите, — говорит, — больной, только не ворочайтесь, только не шевелитесь, не утруждайтесь.
Вот как-то утром просыпается больной. Смотрит, а за окошком солнышко светит, капель капает, воробышки чирикают.
«Дай, — думает больной, — гляну!»
Тихонько на локотке приподнялся. Видит: верно! Солнышко светит, капель капает, воробышки чирикают… Кустики стоят веселые, мокрехонькие.
Тихохонько на локотке опустился, лежит счастливый. Во-первых, весна. Во-вторых, приподнялся, опустился — жив остался.
Доктор приходит.
— Ну, как дела, больной?
— Да вот, — говорит, — приподнялся, опустился — жив остался.
Как на него доктор закричит, как ногами затопает!
— Да вы, — говорит, — такой! Да вы, — говорит, — сякой! Да вы, — говорит, — форменный самоубийца! Я вам что приказывал? Я вам приказывал не ворочаться, а вы ворочались! Да я за вашу жизнь в таком случае и копейки не дам! Да как вы смели?!
И до того он на него кричал, до того на него ногами топал, что больной на нервной почве помер.
Мораль?
Мораль в этой сказке чересчур даже простая: ежели лежит больной и хворает не то эндо-, не то мио-, не то перикардитом и ежели он приподнялся, опустился и жив остался, не кричите вы на него, ради бога!
БЕДНЫЙ КОРРЕКТОР
Жил один человек. Он работал корректором тридцать лет и три года. Состарился. Вышел на пенсию. Чем, думает, досуг занять? Дай, думает, буду книги читать. Оно, думает, я и раньше книжек этих разных и журналов невпроворот прочел. Но то я читал по долгу службы, или, можно и так сказать, хлеба ради насущного. А теперь буду читать для души.