Страница 4 из 13
— Щепочка, конечно, пустяковая, — поставил он диагноз, — но вам придется долго ждать. Наш мастер очень занят.
— Ну, сколько ждать? — спросил я. — Час, два?
Он ласково усмехнулся и посмотрел на меня с состраданием.
— Неделю, две… Да, пожалуй, две. Не меньше. У мастера сейчас дел по горло. Мы бы, конечно, с полным удовольствием, но вы уж извините…
— Да ведь тут делать-то нечего, пять минут — и готово, — не унимался я.
— Здесь пять минут, там десять, — вздохнул он. — Так и целый день пройдет. А работать-то мастеру когда?
— Как когда работать? — удивился я. — У вас же ремонт металлоизделий, и чайник — металлоизделие. Запаять чайник — это тоже работа. Или, может быть, я тут чего-то недопонимаю?
— Изделие изделию рознь, — задумчиво пробормотал приемщик. — Да вы бы лучше сами запаяли чайничек-то. Купили бы электропаяльник, там в инструкции все сказано, что да как… Милое дело! А у нас две недели…
Это была хорошая идея, но меня уже разобрало любопытство.
— Позвольте, я сам поговорю с мастером, может быть, он согласится сделать быстрее.
— Мастера сейчас нет, — суховато сказал приемщик. — И вообще тут не частная лавочка. Этак каждый клиент начнет шушукаться с мастерами, доплачивать им за срочность, за качество… пойдут чаевые… левые заработки… Нет, нет! Мы калымщиков не держим!
— Если мастера нет в мастерской, — предположил я, — то, может, он работает на дому?
— Не совсем так… Но это уже, извините, наше дело.
— Согласен. И все-таки я хотел бы с ним встретиться. Ну, скажем, для консультации по паяльной части.
После некоторых препирательств мне назвали домашний адрес мастера, и я без промедления отправился к нему. Однако дома его в самом деле не было; как я узнал, он паял и лудил купол планетария, отчего квартальный план мастерской перевыполнялся сразу на пятьсот с чем-то процентов.
Правда, и работы ему там хватало. На две недели…
Что хорошо кончается?
Кто и когда выстрадал примиренческий афоризм «Все хорошо, что хорошо кончается» — неизвестно. Можно предположить только, что человек этот был мягкий, покладистый, отходчивый.
Мы тоже не злопамятны.
Из этого «мы» надо, понятно, исключить доблестных анонимщиков, непреклонных сутяг, дотошных кляузников и прочих занозистых субъектов, лелеющих мечту расквитаться за свои мизерные персональные обиды едва ли не со всей Вселенной.
Учитывая, однако, что число таких отмстителей в нашем обществе выражается бесконечно малой величиной, вернемся к незлопамятным. Точнее говоря к тем, которые ежедневно выступают на скрипучих подмостках бытия в ролях клиентов, пациентов, посетителей, пассажиров и иных действующих лиц, подвергаемых обслуживанию.
Как известно, эта сфера пока что ковыляет за нашими резво семенящими запросами, сильно прихрамывая. Еще не везде к нам относятся с отеческой заботой и материнской нежностью. Кое-кто норовит отмахнуться от нас как от надсадно зудящих комаров. Время от времени нам не очень тонко намекают, что мы не ахти какие аристократы, не голубых кровей, а потому-де можем оставить свои претензии при себе. Короче, призыв к покупателю и продавцу насчет взаимной вежливости пока что более актуален для продавца.
На этом общем фоне инциденты, которые стряслись с рядом незлопамятных граждан, отнюдь не потрясают. Они представляются вполне обыденными. Тем более, что и никаких ужасных последствий из них не проистекло. Напротив, тут, кажется, как раз к месту умиротворяющая формула: все хорошо, что хорошо кончается.
Ну, в самом деле, возьмем хотя бы случай с артистом С. — баянистом-профессионалом. Конечно, мы понимаем, что баян для него не просто музыкальный ящик серийного выпуска, а нечто несравненно более интимное и дорогое. С этим баяном он не разлучается уже двадцать лет — с ним в обнимку пересекает отдаленные параллели и меридианы, в том числе и зарубежные. Куда бы ни пошел или ни поехал артист — баян у него, что называется, с рук не сходит. Даже в самолете он не опустит родимый инструмент на пол, а «усадит» его в кресло и сам станет рядом; если же сядет, то и баян непременно возьмет на руки. Вот такая любовь. А в общем, ничего странного.
Странности начались в Степнянском аэропорту, откуда С. должен был лететь в Москву.
Ему велели: а) уплатить за провоз баяна три с полтиной и б) сдать баян в багаж. Таких увертюр за двадцать лет совместных путешествий у них еще не бывало.
Правда, отметим сразу же, что по пункту «б» все обошлось благополучно. Баянист сумел растрогать бортпроводницу пылким признанием, что он сам готов вместо баяна полететь в багажном отсеке, и она — ах, эти женские сердца! — разрешила ему держать ненаглядный инструмент в руках. Да и с оплатой за багаж дело в конце концов уладилось бы, если б самому баяновладельцу не изменила выдержка.
Как выяснилось, эти деньги он уплатил зря. Не предусмотрена такая мзда правилами провоза багажа. Тем паче, что баян весит наполовину меньше тех тридцати кило, на бесплатный провоз которых имеет право каждый пассажир.
Убедившись в этом, начальник смены распорядился вернуть деньги С, Однако кассир Кухнарева в этот день почему-то была не в духе.
— Не выдам! — крикнула она. — Ишь, хам какой нашелся! Да видела я тебя в гробу в белых тапочках!
Сраженный этим изысканным аргументом, баянист отпрянул от кассы и кинулся за помощью к начальнику смены.
— Верните деньги данному пассажиру, — приказал он Кухнаревой.
— Да иди ты со своим пассажиром — знаешь, куда? — бойко парировала та. — Ишь, негодяй какой выискался! Да видела я вас обоих в белых тапочках…
Зал ожидания замер в ожидании. Казалось, дело неотвратимо шло к обоюдному рукоприкладству. Но, к счастью, этого не случилось: баянист, ощутив в левом глазу нервный тик, поспешно отступил с поля брани на летное поле, чем умножил финансовую мощь Степнянского аэропорта на 3 руб. 50 коп.
Итак, спросите вы, что же, в сущности, произошло? Так, заурядная неувязочка, приправленная некоторым хамством. Да, еще нервный тик — хотя, кстати, у баяниста он с той поры все никак не проходит. Но ведь прилетели же и С. и его драгоценный баян в столицу в целости и невредимости? Само собой! И уже услужливо подкатывается незлобивое: все хорошо, что хорошо кончается…
А, скажем, слесарю завода «Сельмаш» Алексею Григорьевичу Фасникову — тому как будто и вовсе не на что жаловаться.
Он с сынишкой стоял к парикмахеру в местном салоне «Улыбка»; всего тридцать пять минут простоял, как подошла их очередь. Надо было постричь сынишку-то Но тут перед ними вдруг возвысилась плечистая фигура.
— Вы потом, — раскатисто сказала фигура. — А сейчас я.
— Здесь очередь, — начал объяснять папа. — Займите очередь, и тогда….
— Очередь! — иронически громыхнула фигура. — А я кто — знаешь? Развертаев я, и мне побриться надо.
— Развертаев он, — шепотом подтвердила парикмахерша. — Директор всего комбината бытового обслуживания. Придется вам подождать.
— Поимейте совесть, Развертаев! — заволновалась очередь. — Среди нас тоже есть и руководители предприятий, есть передовики производства, инвалиды войны… Да и время сейчас нерабочее… Откуда у вас эта мания величия?
Но директор Развертаев уже раскинулся в кресле, аки самодержец на троне, и с глубоким уважением взирал на свое превосходное отображение в зеркале.
— В таком случае дайте книгу жалоб, — сказал А. Г. Фасникэв.
— Дать книгу-с? — прошелестело над ухом директора. — Как прикажете-с?
— А что же, — дружелюбно усмехнулся он сквозь мыльную пену. — Дайте, дайте книгу, раз уж так просят. Я ее потом с интересом почитаю, хе-хе!
— Хе-хе-хе-с! — прошелестело эхо.
Как вы догадываетесь, после этого высочайшего соизволения Алексею Григорьевичу расхотелось поверять свои чувства книге жалоб. Хотя, заме-им, сынишку его все-таки постригли как полагается. И даже прямо непосредственно после внеочередного чрезвычайного брадобрития директора Развертаева, чем неожиданно оказали рядовому четырехлетнему гражданину большую честь.