Страница 5 из 77
Кстати, этой воды, по тем же среднепотолочным данным, вылито за прошлое лето поливальными машинами «Автодормехбазы» на московские улицы больше, чем протекло ее мимо стен столицы по Москве-реке за два последних года.
В том же прошлом году «Автодормехбаза» сделала еще один рекордный кругооборот, премировав десять раз подряд каждого административно-технического работника своего большого автохозяйства — от дежурного диспетчера Поли до директора Белова.
— Теперь вам понятно, где зарыта собака? — спросил шофер-наставник шофера-стажера и добавил: — Только у меня к вам просьба. Вы писать про наши дела пишите, а мою настоящую фамилию не указывайте. Мне тогда в этом гараже больше не работать.
1959 г.
Душечка
Евгению Викторовичу Вуколову (назовем художника этим именем) поручили большую работу — сооружение памятника. И первой, кого Евгений Викторович включил в свой творческий коллектив, была С. С. Козеинова.
— А она кто? Скульптор?
— Нет, — сказал Вуколов.
— Архитектор?
— Тоже нет!
— Тогда, очевидно, инженер?
— Да нет, Козеинова — моя жена, и я хочу назначить ее своим ближайшим помощником.
— Ближайший помощник скульптора должен уметь лепить.
— Да, конечно, — согласился Вуколов.
И, хотя его жена лепила очень скверно, Евгений Викторович все же включил ее в бригаду.
— Я записал ее в список для видимости, — оправдывался потом Вуколов.
Но Козеинова не желала числиться в бригаде только для видимости. Когда памятник был воздвигнут, она потребовала, чтобы ее записали и во второй список — на получение премии.
— Зачем зря писать? Тебе премии не дадут, — сказал муж.
— А ты похлопочи, добейся!
И Вуколов ходил из одной инстанции в другую и хлопотал:
— Представьте Козеинову к награде.
— За что? За какие заслуги? — спрашивали Вуколова.
— Она помогала мне добрыми советами.
— Так вы преподнесите ей за это коробку конфет или флакон духов.
Коробка конфет, однако, никак не устраивала жену скульптора.
— Ничего, — сказал она, — в следующий раз мы будем умнее.
— Как, неужели я должен и впредь называть твое имя в числе своих ближайших помощников? — испуганно спросил муж.
— Непременно. Причем мое имя будет теперь писаться рядом с твоим. Не «Вуколов при участии Козеиновой», а через дефис «Вуколов-Козеинова». Так подписывали свои произведения Римский-Корсаков, Салтыков-Щедрин, Мамин-Сибиряк…
— Мамин был один. Он сам писал, сам и подписывал.
— Ну нас тоже не двое, — сказала Козеинова и пояснила: — Ты же сам часто говоришь про меня: «Знакомьтесь: моя половина».
— Какая половина? Семейная! Вот ежели бы ты была скульптором!
— Так научи меня.
— Учеба потребует многих лет.
— А ты возьми и придумай для жены какие-нибудь ускоренные курсы.
И Евгений Викторович придумал. Это были даже не ускоренные, а какие-то скорострельные курсы. Сначала С. С. Козеинова вылепила человеческое ухо — большое и неправдоподобное, размером с блюдо. Затем она создала из глины глаз, который был похож на второе блюдо из того же сумасшедшего сервиза. Потом появился на свет нос и, наконец, губа.
— Ну вот, учеба окончена. Теперь мне следует испытать свои силы на поясном портрете с натуры, — сказала Козеинова.
Муж пробовал урезонить супругу: какой, мол, еще там поясной портрет, когда вылепленное тобою блюдо-ухо никак не отличить от блюда носа. А жена ни в какую: хочу лепить натуру, и только.
В эти дни сам Вуколов должен был начать работу над скульптурным портретом знатного хлопкороба. Этот портрет предназначался для Всесоюзной художественной выставки. Однако натиск жены был таким мощным, что Евгений Викторович не выдержал и сказал:
— Хорошо, давай лепить вместе.
Так в течение месяца в мастерской Вуколова были закончены два портрета. То, что слепилось у Козеиновой, было, конечно, самой заурядной любительской работой. В изокружках такие работы лепятся для практики десятками и потом без сожаления отправляются в сарай или на чердак. Козеинова высказалась против чердака. Она решила попытать счастья на художественной выставке.
— Мы пошлем мою работу вместо твоей, — заявила она мужу.
Муж от удивления развел руками.
— Со мной делай, что хочешь, — сказал он жене, — но пожалей хлопкороба.
Но С. С. Козеиновой было не до жалости. Она уже видела свое имя в каталоге выставки, причем уже без дефиса: «Автор С. С. Козеинова».
«А чем черт не шутит, — думалось ей, — может, моя работка и проскочит».
Но работка не проскочила. Жюри забраковало бюст хлопкороба за антихудожественное исполнение. Решение жюри, однако, не отрезвило Козеинову, и она послала своего супруга в выставочный комитет:
— Иди, бей челом председателю, доказывай, что твоя жена — самобытное дарование! Ты лауреат, член Академии художеств, тебе они поверят.
И муж пошел и бил челом.
Члены выставочного комитета встретили приход Вуколова улыбкой, а председатель, чтобы не обижать академика, сделал его жене поблажку:
— Ладно, включите ее работу в каталог и поставьте куда-нибудь подальше в угол.
Но Козеинова не пожелала подвизаться в искусстве на положении углового жильца. Ее тянуло на авансцену. К этому скоро представился подходящий случай. Академику Вуколову поручили возглавить бригаду скульпторов и начать работу по созданию монументального рельефа, посвященного героическому прошлому советского народа. Это была большая и сложная работа размером в девяносто квадратных метров. Козеинова предъявила мужу ультиматум:
— Включай и меня в бригаду!
— Кем, помощником?
— Нет, теперь уже соавтором!
Вуколов и на этот раз назвал в числе авторов рельефа наряду с опытными, известными мастерами и имя своей супруги. Как знать, если бы эта супруга вела себя поскромнее, может быть, и теперь ее мнимое участие в работе бригады прошло бы незамеченным. Но, увы, дальний угол художественной выставки вскружил голову Козеиновой. Она возомнила себя зрелым скульптором и стала вмешиваться в работу руководителя бригады. Любое предложение мужа жена встречала в штыки. Обстановка в мастерской приняла такой характер, что муж в конце концов не выдержал, хлопнул дверью и уехал в Киев.
— Или ты, или я!
— Хорошо, — ответила, не растерявшись, жена, — уезжай, я сама возглавлю бригаду.
Неудавшийся мастер скульптуры оказался непревзойденным мастером интриги. Козеинова сумела сбить с толку нескольких членов бригады, и те принялись под ее руководством перекраивать композицию рельефа. И перекроили. Руководитель бригады возвращается домой и видит: многолетний труд испорчен. Чаша терпения переполнилась, и взбешенный супруг выставил свою сумасбродную половину из мастерской:
— Довольно, хватит!
«Половина» бросилась за помощью в художественно-экспертный совет, потом в Академию художеств.
— Вуколов портит мою композицию!
И хотя обе эти авторитетные организации пытались доказать Козеиновой, что ее муж не портит, а исправляет ею же исковерканную работу, она продолжала спорить и жаловаться. Козеинова пришла и к нам:
— Вуколов не имеет права игнорировать мои творческие предложения. Искусство — это моя жизнь.
— С каких пор?
Из ответа выясняется, что когда-то давно Козеиновой нравилось не искусство, а экономика, и она поступила даже в Институт народного хозяйства. Но экономистом не стала. Первый муж Козеиновой был начальником строительства, и жена решила быть похожей на него. Но настоящим строителем она тоже не стала. Почему? По чьей вине?
— Я вышла замуж во второй раз, за Вуколова, и увлеклась скульптурой.
Я слушаю Козеинову, и передо мной возникает образ чеховской Душечки, но в каком искаженном виде! Если та Душечка, не имея собственных достоинств, жила интересами своих спутников по жизненному пути: сперва содержателя увеселительного сада «Тиволи» Кукина, потом управляющего лесным складом Пустовалова и, наконец, полкового ветеринарного врача Смирнина, — то эта не желает светить отраженным светом. Она хочет выходить на шумные вызовы публики сама и раскланиваться, стоя рядом с мужем. И не только рядом Чтобы пролезть вперед, Козеинова действует уже локтями.