Страница 5 из 12
в обнимочку ром египетский
пройдется с «Либфраумилх».
Портвейны, для печени пагубные,
пройдут — все в медалях сплошь,
и вина фруктово-ягодные
из старых штиблет и галош.
Пристроятся за колоннами,
заканчивая парад,
флакончики одеколонные
и даже денатурат.
Какие печень и почки!
Какой мочевой пузырь!
Вот мужество одиночки.
Вот истинный богатырь.
Но если б хотели вы записи
всех мыслей его собрать —
особый он гомо сапиенс.
Была бы ненужной тетрадь.
Хватило б наклейки с пива,
и та бы просторной была.
Пишите, товарищ Пимен:
«Шайбу!»
И все дела.
1974
ИНФАНТИЛИЗМ
Мальчик-лгальчик,
подлипала,
мальчик-спальчик с кем попало,
выпивальчик,
жральчик,
хват,
мальчик,
ты душою с пальчик,
хоть и ростом дылдоват.
Надувальчик,
продавальчик,
добывальчик,
пробивальчик,
беспечальник,
хамом хам,
ты, быть может, убивальчик
в перспективе где-то там.
Неужели,
сверхнахальчик,
книг хороших нечитальчик,
если надо —
то кричальчик,
если надо —
то молчальчик,
трусоват,
как все скоты,
ты еще непонимальчик,
что уже не мальчик ты?
1974
В ОДНОЙ «КОМПАШКЕ»
Все смешки,
смешки,
смешки,
все грешки,
грешки,
грешки,
грязненькие,
сальные.
Почему так тешат всех
общий смех
и общий грех —
свальные,
повальные?
Начинаешь говорить —
начинают гомонить,
предлагают выкушать.
Чуткость взял себе радар.
Стал таким редчайшим дар —
человека выслушать.
Ставший на ухо тугим,
невнимательный
к другим,
человек изматывается
из-за чьей-то
с холодком
или с шумным хохотком
невнимательности.
Разве
в том крутеже
слух,
отзывчивость —
уже
ложные условности?
‘то случилось,
брат-поэт?
Смеха много —
эха нет.
Чувство безэховности.
1974
ВОСПОМИНАНИЕ О ПОРТУГАЛИИ
Я
в шестьдесят шестом
был в Лиссабоне
(а как достал я визу —
мой секрет).
Я был на мрачном фоне черных лет
единственный, пожалуй, на свободе
в тогдашней Португалии поэт.
Мне разрешили выступить,
но прежде
меня просили к цензору зайти
и показать стихи мои,
в надежде
в них что-нибудь излишнее найти.
Из-за тогда стоявших дней ненастных
и у меня
и цензора
был насморк.
Мы сразу тему общую нашли
по поводу соплей своих излишних,
и оба из своих пипеток личных
одно и то же капали в носы.
В приятной тишине,
а не при гвалте
в стихи вникал он,
как в бюджет бухгалтер.
И, ощущая некий неуют,
вздохнув,
поставил галочку исправно:
«…Но говорить—
хоть три минуты—
правду.
Хоть три минуты —
пусть потом убьют!»
Он зашмурыгал носом виновато:
«Стихи о Кубе — тема скользковата.