Страница 5 из 15
Глава 3
Как я и ожидал, моё неожиданное вступление сыграло в как нельзя лучше. Люди отпрянули, даже мои соседи по лежанкам удивленно захлопали глазами. Даже Ерин перестал содрогаться, а начал прислушиваться.
Неожиданность – лучшее, что может быть для атаки. Если ребята защищались, то я пошел напролом. Ведь хуже уже не будет, а лучше можно сделать. Притом не упускать темпа.
Надо было развивать наступление, и я продолжил:
– Нам нет оправдания! Никакая смерть не стоит того, что мы тут натворили!
– Какая смерть? Чего ты несешь, парень? – удивленно захлопала глазами проводница. – Кого убили?
– Убили? Кого-то убили? – понеслось дальше по вагону.
Вот жеж жеваный каблук! Если сейчас не рявкнуть, то поднимется паника.
– Никого не убили!!! – проорал я, вскакивая и едва не поскальзываясь на дурнопахнущей луже. – Собака сама умерла! От старости!
Вляпался-таки! Да и хрен с ним, потом отмоюсь.
Меня чуточку повело в сторону, но я удержался. И выпрямился, слегка оглядев себя. Майка-алгоколичка на тощих плечах, трусы-семейники едва не достают до коленей. Ноги-спички, грудь впалая. Да я что – живое воплощение Кощея, что ли?
Ладно, потом со своим видом разберемся. Были бы кости, а мясо на них нарастить я умею.
– Какая собака? – продолжала хлопать глазами проводница, оглядываясь на пассажиров.
– Бобик! – я вытянул руку и показал размеры упомянутой собаки. Получилось что-то вроде годовалого теленка. – Вот такая вот дворняга! Его всем селом любили. Прямо сто килограммов сплошной доброты. И ведь помер как раз перед отъездом. Наш-то ветеринар дядя Вася так и сказал – не вынесло, мол, собачье сердце расставания. Он уже старенький был, потому и сдох.
– Дядя Вася? – спросил плешивый старичок.
– Зачем дядя Вася? – удивленно посмотрел на него я. – Бобик! Такой мировой пес был, что с ним детей купаться запросто отпускали. Он даже однажды Ерина вытащил из речки. Того течением затянуло, барахтаться начал, мы-то мальчишками по берегу прыгали, а сделать ничего не могли. А Бобик прыгнул в воду, доплыл до Ерина, да и вытащил его наружу. Вот какой пес геройский! А вы говорите…
– А я чего говорю? – снова захлопала глазами проводница.
Даже тот, кого назвали Ериным, выглядел офигевшим. Он уже забыл о рвотных позывах и слушал, как я расписываю его несуществующую прошлую жизнь.
– А вы ругаетесь! И вы ругаетесь! И вот даже вы! У человека горе! – продолжал я развивать свою фантазию. – А ведь пес однажды и меня вытащил из-под снежной бури, когда я на лыжах ногу сломал. Дотащил ведь! Не дал умереть в густом лесу!
Я подпустил в голос слезу:
– Так потому и пьет мой друг, чтобы горе залить. Ведь такое существо умерло! Такое существо! Дворняга, а добрее человека! Да, не рассчитал Ерин количество! Так это же слишком большое горе, расчувствовался, бедолага, не рассчитал силы! Но кто из нас в столь юном возрасте не принимает всё близко к сердцу? Вот вы, дедушка? Вы помните свою юность?
– Помню, сынок, – вздохнул плешивый дедок. – Помню. И как родные умирали, помню… И горечь помню. До сих пор иногда среди ночи вскакиваю, как время после революции вспомню.
Он опустил голову и отошел на своё место. Я понял, что перегнул слегка палку. Не надо было деда трогать. Но уже поздняк метаться. Потом подойду и извинюсь от души. Сейчас же нельзя было сдавать позиций.
– Вот и у моего спутника тоже случилось горе. Несравнимое ни с чем, ведь мы так мало в этой жизни видели. Уход собаки… верного товарища и друга… Люди, это трагедия. И у меня к вам только одна просьба, – я притушил голос и среди возникшей тишины произнес: – Понять и простить…
Рядом послышалось всхлипывание. Ерин плакал пьяными слезами, размазывая влагу из глаз вместе с соплями по лицу.
– Ты чего? – буркнул я.
– Собачку… ж… жалко-о-о, – прохныкал тот в ответ.
И так убедительно у него это получилось, что сердце могучей проводницы дрогнуло. Она шмыгнула носом, оглянулась на пассажиров, потом пробурчала:
– Уберите тут всё. Чтобы через пять минут ничего не было.
– Да какие пять минут? Мы тут за минуту управимся! – вскинулся я весело, схватил с верхней полки твидовый пиджак и бросил его на пол. Прямо в самую лужу. – Вот прямо сейчас всё и исправим!
Проводница покачала медной проволокой, какая у неё была вместо прически, после чего царственной походкой двинулась дальше по проходу.
– Это мой пиджа-а-ак, – прохныкал Ерин.
– Ага, а это твоя рвота. Сможешь сам убрать? – прошипел я.
Он попытался подняться, но руки не держали. Пришлось даже ловить его, чтобы не упал вниз. Я оглянулся на остальных двоих:
– Хрена ли встали? Помогайте убирать. Ты выброси всю водку, а ты вытирай и в туалете споласкивай.
На меня недоверчиво посмотрели. Я поджал губы и постарался взглянуть таким взглядом, каким смотрел в своей роте на борзеющих салажат. Как будто вот сейчас вскочу и начну метелить без остановки.
– А чего ты раскомандовался-то? – всё-таки пробурчал рыжий. – Чего тут указываешь-то?
Эх, и почему эти рыжие порой ведут себя так, как будто у них сорок запасных жизней по карманам распихано?
– Потому что я только что спас наши жопы от высадки с поезда. Но опасность ещё не миновала. Если мы всё не уберем, то будем куковать до следующего поезда. Когда там будет следующий поезд? – как можно рассудительнее ответил я.
Рыжий почесал голову, а потом кинулся убирать водку со стола. Дошли до него мои слова. Второй, русоволосый, которого недавно назвали Серегой, сморщил нос, но всё-таки начал подтирать пол.
Я же натянул трико, нашел отлетевшие тапки и начал поднимать Ерина с лежанки. Не сказать, что это была веселуха, так как у моего тела силенок вообще было с гулькин… нос. Однако, с горем пополам я всё-таки придал ему вертикальное положение и повел в сторону тамбура.
От нас старались отодвинуться подальше, как будто мы были прокаженными, а вовсе не молодыми и красивыми. Взгляды были разными, от откровенно презрительных, до насмешливых. А вот обстановка…
Похоже, что я попал в другое время. Если тут Санкт-Петербург называют Ленинградом. Если водка по три рубля шестьдесят две копейки. Если окна не округлые, а квадратные, с деревянными рамами, то это явно прошлое.
Пока мы шли, я наткнулся глазами на газету в руках одного из мужчин. На главной странице был написан заголовок газеты «Советская культура». Чуть левее шла надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Но вовсе не это привлекло моё внимание. Я уставился на дату под надписью о пролетариях. Там стояло обозначение: «Вторник, 22 августа». И рядом в черном кружке цифры – 1972.
– Извините, что отвлекаю, вы эту газету на полке нашли? – на всякий случай спросил я.
Мужчина смерил меня взглядом, повел носом, сморщился и ответил брезгливо:
– Вот ещё. На какой полке? Я на прошлой станции купил за три копейки. Если рыбу почистить не на чем, то и не надейтесь. Я не дам.
– Нет-нет, нам не надо. Извините ещё раз, – улыбнулся я во все тридцать три зуба.
Значит, на дворе 1972 год. Получается, что я вернулся почти на пятьдесят лет назад. И вот этот вот пьяный чувачок в моих руках по фамилии Ерин…
– Слушай, друг, а как тебя зовут-то? – спросил я.
Сейчас, когда Ерин собрал глаза в кучу и уставился на меня, я смог его рассмотреть.
– Сеня, ты… ик… так сильно башкой ударился, что… ик… всё забыл? – уставился на меня молодой парень, очень сильно напоминающий моего отца в юношестве.
Вот прямо как слизан с фотографий студенчества. Из той поры, когда он был на выездах на обязательную картошку. Когда был с гитарой посреди друзей. Когда стоял и улыбался в камеру рядом с моей будущей мамой.