Третий выстрел

— А сейчас ты как?

— Только головные боли иногда, легко отделался.

Ничего себе «легко»! Как они выживали при таком количестве войн и смертей. Просто необъяснимо.

— И ты, Тания, думаешь, что эта тяжелейшая война, чуть ли не поражение, стала для нас уроком?

— А разве нет?

— Нет. Мы ничему не научились. Менахем Бегин отдал египтянам Синай, а нам оставил Сектор Газы. Это то же самое, что ампутировать здоровый орган, но оставить опухоль.

— Так что же, Рабин ошибается?

— Это не ошибка, это крах прежней идеологии, только мы этого еще не поняли. И еще долго будем цепляться за уверенность, что стоит только пойти навстречу нашим врагам, как они моментально превратятся в друзей. Так не бывает. И глупо этого не видеть.

— Так что же делать?

— Этого, к несчастью, никто не знает. Ясно одно: добром эта история не кончится.

Да уж, второго раунда сексуальных забав после такого разговора ожидать не стоит. И покинули мы отель практически в молчании, каждый думал о своем. Проехали мимо забора, обклеенного плакатами, на которых Ицхак Рабин был изображен в эсэсовской форме. Если уж меня при этом передергивало от омерзения, то что должны были чувствовать израильтяне?

Ладно. Высокая политика — это хорошо, но послезавтра — суббота, поэтому надо успеть еще в магазин заскочить, купить к субботней трапезе что-нибудь вкусненькое. Вот так у нас всегда, проза жизни вытесняет интеллектуальные запросы. Мясо Фанин желудок уже не выдерживает, значит, рыбу? Только не жирную. Запас овощей надо пополнить, сделать легкий гювеч, супчик сварить. Фаня любит русские щи с капустой, хотя ей теперь и капуста тяжеловата, даже вареная. Ничего, сделаем пожиже. На шабат принято пить красное сладкое вино, только мы его с Фаней терпеть не можем: ей не вкусно, а мне оно слишком напоминает недоброй памяти портвейн «Кавказ» времен рокерской юности. Но не купить нельзя, ибо на бокал с вином обязательно нужно произнести благословение, так что купим безобидное сухое красное. Попросила Томера высадить меня у супермаркета, пошла кидать в тележку продукты, а сама продолжала размышлять над тем, как эти евреи не только выживают столько десятилетий, но еще и улыбаются при этом. Можно даже сказать, ржут. И все равно, несмотря на войны и теракты, уверены в справедливости этого мира, в том, что все люди хотят одного. А люди хотят разного. Одни хотят детей рожать и растить, другие — этих детей убивать. И ничего ты с этим не поделаешь. Разве что начать убивать тех, кто хочет убить твоих детей. Вот и получается, что идиотское выражение «надо, чтобы все хорошие собрались вместе и убили всех плохих» — это единственный способ разрушить порочный круг. Но разве можно добиться мира, убивая? Ведь именно этого и хотят наши враги.

«Наши» враги? Забавно, я стала думать про Израиль… А почему нет? У меня здесь моя Фаня, от которой я столько узнала, сколько бы за всю жизнь не узнала бы. Здесь я встретила свою любовь. Даже не одну, чего уж там. Жить мне здесь комфортно, хоть бы и в приживалках, хоть нет у меня свое крыши над головой, комфортно, несмотря на въевшийся глубоко внутрь страх перед автобусами. Но и к постоянной щемящей опасности привыкаешь, все это по сути ерунда, с этим тоже можно справиться, особенно, когда есть кое-какие средства. Можно снять квартиру, можно купить машину, можно побороть страхи. Все можно, было бы желание.

А есть ли у меня такое желание? В России у меня Катька моя, все вокруг привычно, все говорят на русском, знаешь куда бежать и на кого наорать, чтобы добиться своего. Ну так я и здесь научилась распознавать, с кем и как общаться.

Но пока Фаня жива — я с ней. А там — увидим. Может Томер с Гилой разведется, ха-ха-ха. Самой смешно. Никуда он от нее не денется. Леху я отшила, а Игорьку вообще делать нечего в ближайшем моем окружении. Так что, Таня, лови момент, наслаждайся хорошим сексом с любимым человеком, а проблемы — проблемы будем решать по-израильски, не заранее, а когда приспичит. Вот и все.

Субботняя трапеза получилась на славу — со сладкой халой, приправленной солью — очень вкусно, между прочим, с легким супчиком и рыбкой на пару. Фаня даже поела с аппетитом, потом поспала, да и я, честно сказать, подремала — днем в субботу спится особенно сладко. Странно, ведь у нас с Фаней, считай, каждый день суббота. Видно, биологические часы срабатывают.

Вечером старушка моя выкатилась в салон, попросила включить телевизор — там какой-то митинг идет на площади Царей Израилевых. Как мне нравится это название! Это вам не площадь Парижской коммуны или площадь Ленина. Царей Израилевых! Звучит!

По телевизору огромная толпа пела, кричала лозунги, заполнив всё пространство площади перед муниципалитетом Тель-Авива. Люди размахивали флагами, плакатами, транспарантами. С балкона одна за другой звучали зажигательные речи, потом начался концерт. Завершилось все песней про мир, который вот-вот придет, так что надо идти ему навстречу. Прямо как Томер рассказывал, видно, еще из того времени песня. Двое мужчин в годах — премьер-министр и министр иностранных дел — на удивление фальшиво и нестройно подпевали белокурой женщине в годах. Ну, не каждому дано быть певцом, ничего не попишешь. У них вообще другая задача. А вот певица видно, что была раньше красавица, впрочем, и сейчас вполне ничего себе. И пела профессионально. Голосина у нее — будь здоров!

Митинг закончился, люди стали расходиться, политиков окружили журналисты, очень важные персоны немного снисходительно, как у них принято, рассказывали о том, как прекрасно мы семимильными шагами движемся к миру, несмотря ни на что… И в это время стало происходить что-то страшное. Толпа забурлила, закрутилась, не было понятно, в чем дело, только вдруг стало видно, как к стене мэрии десятка полтора полицейских прижали какого-то парня, крики, шум, неразбериха. Ведущий трансляции дрожащим голосом сказал, что в Рабина стреляли, он в больнице. Три выстрела.

Три выстрела? В главу правительства? Это же… Я повернулась и с тревогой посмотрела на свою старушку. Фаня пошла алыми пятнами, все лицо покрылось, я испугалась, что давление подскочило, притащила тонометр, но она отмахнулась, не отрываясь от экрана. Камера переместилась в госпиталь, у которого собралась толпа людей, все ждали сообщения о состоянии премьера. Наконец к журналистам вышел пожилой седой человек, стал дрожащим голосом читать по бумажке:

— Правительство Израиля с глубоким прискорбием и в величайшем горе сообщает о смерти премьер-министра и министра обороны Ицхака Рабина, который был убит сегодня вечером в Тель-Авиве. Да будет благословенна его память!

И люди вокруг громко закричали: Нет! Нет!

Студент Бар-Иланского университета Игаль Амир трижды выстрелил в Ицхака Рабина практически в упор. Две пули убили 72-летнего главу правительства, третья легко ранила его телохранителя. Два выстрела в обреченного, один — в случайного человека. Если уж мне сразу стало страшно от такого совпадения через 77 лет (а теперь скажите, что это не мистика! Две семерки), то что должна была чувствовать моя Фанечка, услышав эту информацию? Вся страна впала в состояние некоего шока и ступора: то, что казалось невозможным, немыслимым, оказалось реальностью. Премьер-министра еврейского государства убил гражданин Израиля, еврей, верующий парень, отслуживший в боевых частях. Убил потому, что не был согласен с тем, что тот делал. Неужели такое стало возможным? Здесь, в этой стране?

Впрочем, о чем это я? В любой стране такое возможно. Ради идеи люди всегда и везде шли на смерть — и ради нее же были готовы убить. И убивали. Хоть через 77 лет, хоть через 770.

Фаня махнула рукой — выключи телевизор. Она посидела молча перед черным экраном, потом покатилась в свою комнату, но на пороге обернулась ко мне и сказала:

— Эта страна больше никогда не будет такой, как прежде. Того Израиля больше нет.

И закрыла дверь. Я посмотрела на часы — почти полночь. Что бы ни произошло, пора спать. Вернее, попытаться уснуть.