Страница 30 из 82
М. Г. Попова заурядная мещанка и обывательница. Ни ее личные качества, ни интеллектуальный уровень, ни круг людей, среди которых она вращалась, не указывают на то, что она могла быть рекрутирована в качестве пособницы при выполнении террористического акта.
Исходя из изложенного предлагаем:
1) Дело М. Г. Поповой прекратить, и ее из-под стражи освободить.
2) Освободить из-под стражи ее дочерей Нину и Ольгу.
3) Снять печати с дверей ее квартиры и засаду; отправить надлежащее предписание исполнительному комитету или Чрезвычайной комиссии Замоскворецкого района.
4) Признать ее лицом, пострадавшим при покушении на тов. Ленина, и поместить ее в лечебницу для излечения за счет государства.
5) Предложить Совнаркому назначить М. Г. Поповой единовременное пособие.
2/ІХ 1918 г.
Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности при Совете народных комиссаров
отдел санитарный
Товарищу Кингисеппу
У больной Поповой Марии огнестрельное сквозное ранение локтевого сустава левой руки. Пуля вышла с наружной стороны локтевого сустава, прошла сустав насквозь, вышла из внутренней стороны сустава и на дальнейшем пути обожгла левую грудь соска. Выходное наружное отверстие небольшое, немного больше входного. Осмотр платья для выяснения дальнейшего хода пули сделать нельзя, так как больная прибыла уже после перевязки из Павловской больницы в больничной одежде.
Заведующий отделом
Подпись
3 сентября 1918 г.
Надо сказать, что следователи они были никудышные. Допрашивать, то есть, задавать по нескольку раз одни и те же вопросы, все высокое начальство сбежалось, как же, на самого Предсовнаркома покушались! Правда, Ульянова на месте не прикончили, это мне сообщили, но ранения у него, судя по всему, серьезные, вон как они забегали, засуетились. Сначала допрашивал председатель трибунала — это хорошо, значит, суд будет, этого я и жду. Потом за меня взялся заместитель председателя ВЧК Петерс[35]. Видимо, Дзержинский еще не вернулся из Петрограда, а то непременно бы сам заявился. Следующим задавать вопросы принялся сам народный комиссар юстиции Курский[36]. Ставки повышаются, каждому хочется приписать себе раскрытие заговора против товарища Ленина. Ну, бегайте, бегайте. Только все они — что министр, что зам. начальника новой охранки — бездари полные. Скучно задавали свои вопросы, бесконечно сменяли друг друга, и вся эта тягомотина длилась до самого утра. Тоже приемчик из старорежимного арсенала — не давать спать. Ничего, мы привычные. Только я вам ничего не скажу. Ни-че-го. Умойтесь! Даже радостно как-то стало: я сильнее их! И ничего они со мной сделать не могут, только убить. А к этому я готова. Давно готова. Хотя страшно очень.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДОПРОС. МОСКВА, 31.08.1918, 02:25
«…В 1906 году я была арестована в Киеве по делу о взрыве. Тогда сидела как анархистка. Взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я военно-полевым судом в гор. Киеве, была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуе. После революции была освобождена и приехала в Читу. Потом в апреле приехала в Москву. В Москве я остановилась у знакомой каторжанки Пигит, с которой вместе приехала из Читы, и остановилась на Большой Садовой, дом 10, кв. 5. Прожила там месяц, а потом поехала в Евпаторию, санаторию для политических амнистированных. В санатории я пробыла два месяца, а потом поехала в Харьков на операцию. После поехала в Симферополь и прожила там до февраля 1918 года.
В Акатуе я сидела вместе с Спиридоновой. В тюрьме мои взгляды оформились, я сделалась из анархистки социалисткой-революционеркой. Там же я сидела с Биценко, Терентьевой и многими другими. В своих взглядах я изменилась потому, что попала в анархисты очень молодою. Октябрьская революция застала меня в Харькове, в больнице. Этой революцией я была недовольна — встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову.
Занималась в Симферополе как заведующая курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалованья я получала на всем готовом 150 рублей в месяц. Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз с союзниками против Германии. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль у меня назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготавливаться к этому шагу.
Ф. Е. Каплан. Допрашивал Петерс».
Зачем я сдала Анин адрес? Была в ней уверена. Один черт они дознаются, где я жила, но так подозрений будет больше. А Аня — Дина — не сдаст. Ни за что. Как и я бы не сдала ни ее, ни кого бы то ни было, даже этого мало приятного Георгия и туповатого Василия. Да и квартира там полна нашими товарищами. Ничего они им не сделают. Допросят — и отпустят. Только сильно спать хочется. Есть такое дело. Видно, нервы отпускают потихоньку, напряжение спадает, вот сон и наваливается.
А вообще эти чекисты, конечно, большие умники. Нашли у меня в сумочке билет до Томилино — казалось бы, ухватись, спроси, но нет, сказала, что понятия не имею, откуда билет. Надеюсь, ребята сообразят, что раз меня взяли, значит и билет нашли, и быстро оттуда сбегут. Так что надо потянуть время.
Забавно, однако, что так называемые следователи это все съели как миленькие! Даже в протокол внесли:
«Объяснений по поводу членской карточки профсоюзов конторских служащих ж.-д. я не буду давать. Правление проф. союза мне этой карточки не давало. Эту карточку я просто нашла. Воспользоваться ею я не думала, — она лежала в кошельке, и я не придавала ей значения. Когда же я приобрела ж.-д. билет Томилино — Москва, я не помню. Членским билетом проф. ж.-д. союза для покупки этого ж.-д. билета вне очереди я не пользовалась».
Я ж проговорилась! «…когда же я приобрела билет»… Приобрела! Значит, собиралась туда ехать. Следовательно, там есть какая-то зацепка, может быть даже сообщники! Но эти горе-следователи и это пропустили мимо ушей. И слава богу, а то я когда я это сказала, то прямо вздрогнула, что сдала ребят. Обошлось. Успокаиваться, конечно, рано, в какой-то момент они все равно поймут, что станцию Томилино надо проверить. Но пока будут все дома и дачи обыскивать, наши успеют уйти. Проблема в другом: а что если товарищи не знают, что меня взяли? Тогда их могут там накрыть, конечно. Но только если большевистская охранка не поверит, что я одиночка. А чекисты любят во всем обвинять группы, партии и фракции целиком. Значит, надо всеми силами убедить их, что задумала и исполнила покушение я одна. Что еще остается? Надеяться на лучшее. Пока что я произвожу на следователей впечатление полупомешанной, так и надо дальше держаться. Ничего не помню, ничего не знаю, ничего не скажу. Пусть ломают, не сломают. Потянем время, не впервой. Надеюсь, пытать не будут, а то от них всего можно ожидать.
Сейчас с Садовой начнут таскать моих товарок по каторге, но и о них зубы обломают. Девочки наши сильные — не мне чета. Марусю Спиридонову сколько ни ломали, а она только крепче становилась и несгибаемей. А уж как ее мучили, бедную! Я в своих товарищей верю. Пусть чекисты время теряют, выиграть его сейчас важнее всего.
Протокол
допроса Анны Савельевны ПИГИТ, секретаря Коллегии Московского областного продовольственного комитета, 39 лет, проживающей: Б. Садовая, д. 10, кв. 5
Я заявляю, что предъявленная мне, содержащаяся под стражей во Всерос. чрезв. комиссии женщина, называющая себя Фанни Каплан, есть действительно Фани Каплан, бывшая каторжанка, вместе со мной бывшая на Нерчинской каторге. Она была приговорена к бессрочной каторге. Я застала ее уже на каторге в 1907 году. Я не помню, по какому именно делу она была осуждена. Она была приговорена по какому-то делу анархистов. По освобождении с каторги между нами, бывшими каторжанками, сохранились старые отношения, и Фани Каплан ко мне неоднократно заходила. Мы партийно разошлись, я — левая эсерка, и мы встречались не часто. Полагаю, что она последнее время проживала в Москве. Это только предположение.