Третий выстрел

Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов. Призываем всех товарищей к полнейшему спокойствию и усилению своей работы по борьбе с контрреволюционными элементами.

На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции.

…

Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на своих постах! Теснее ряды! 30 августа 1918 г. 10 час. 40 мин. вечера.

Председатель ВЦИК Я. Свердлов

— А кто двое-то задержаны? — удивился Василий. Георгий пожал плечами:

— Понятия не имею. Задержана только Дора. Кстати, — он повернулся к Дите. — Она назвалась Фанни.

— Почему? — изумилась девушка.

— Не знаю, но думаю, чтобы сбить их с толку и отвести след от тебя. От нас, — поправился он. — Вообще-то Фанни Каплан и было ее псевдонимом, так что чекисты быстро все разузнают, кто она и откуда. Уходить надо.

Ну что, Фанни Рубинштейн, мечтала, чтобы твое имя вошло в историю? Получите, распишитесь, как говорят комиссары. Только в историю войдет не она, 18-летняя Фанни Хаимовна, из плоти и крови, с родинкой на груди и детским шрамиком на лодыжке. А только ее имя. И то не ее, вообще-то. Но Дора-то, Дора какова! Знала же, что на смерть идет, но духа не потеряла. И теперь настоящую Фанни, стрелявшую в Ленина, никто искать не будет. Впрочем, почему же на смерть? Это же только покушение, Ленин остался жив, может, срок дадут или простят за прошлые заслуги, как Спиридонову и Саблина?

— Не о том думаете, — прервал ее размышления Георгий. — Еще раз строчку про «беспощадный террор» прочитайте. И осмыслите, что сейчас начнется.

— Так у них и без того террор беспощадный, — возразил Василий. — Мало они крови пролили?

— Нет, товарищ, то, что теперь начнется, не идет ни в какое сравнение с прежним. Сейчас они зверствовать начнут. Безумствовать. Убивать всех, и друзей, и врагов. Поэтому сегодня ночуем последний день — и уходим.

— Куда? — поинтересовался товарищ Василий.

«Все же он немного туповат», — подумала Дита.

— Кто куда, — строго ответил Георгий. — И лучше никому из нас не знать, куда ушли двое остальных. Так будет правильно.

Конечно, лучше переночевать здесь, хотя по уму надо было бы уйти прямо сейчас. Только очень не хочется из теплой дачи выходить в холодную ночь и брести неизвестно куда. Тут уж будь, что будет, как говорится. Пойдет налегке. Вещей-то у нее — никаких. С собой даже кофты теплой не взяла, не додумалась, что вернуться в квартиру больше не сможет. Надо будет снять вон тот мужской пиджак с вешалки, он все равно ничей. Рукава можно подвернуть, а то, что длинный — даже хорошо, будет как полупальто. Вспомнилось неприличное слово «полуперденчик», как называли такие уже не куртки, но еще не пальто, и, несмотря на весьма печальную ситуацию, Дита прыснула. Слово-то хоть и неприличное, но смешное. Зато ботиночки, Динин подарок, еще крепкие, выдержат дальний поход. Чулки тоже пока целые, хотя подают знаки, что скоро поползут от них стрелки во все стороны. Надо было не прихорашиваться для ареста, а надеть чулки толстые, в рубчик, «крестьянские», как она их называла, но уж больно они не вязались с обликом барышни-машинистки. Делать нечего. Гораздо хуже, что нет никаких документов. Вот это действительно проблема.

Утром все они, не сговариваясь, проснулись еще до рассвета. Когда за окошком посветлело, Василий сходил за водой к колодцу, умылись. Георгий разжег плиту, вскипятили в кастрюльке воду, попили кипятку. Стало как-то полегче. И на душе тоже.

Георгий достал пачку банкнот, раздал товарищам:

— Деньги эти сейчас ничего не стоят, конечно, но менять на хлеб у вас все равно нечего. Хотя бы билет на поезд купите, бог знает куда. В общем, чем могу. А вот это ваши новые документы…

Дита взглянула на ветхую бумагу, рассыпающуюся от частого употребления, прочла, написанное бледными чернилами:

«Предъявитель сего гражданка Зубарева Павлина Прохоровна, уроженка села Веселая Лопань Бессоновской волости Белгородского уезда Курской губернии, родившаяся 12 января 1897 года, что и удостоверяется».

Председатель Бессоновского волостного исполкома — неразборчивая подпись, секретарь — подпись еще более неразборчивая. Круглая печать. Документ. Теперь я девушка из Веселой Лопани, надо же. Что такое Лопань, интересно? И почему она веселая? Смешное название.

— На три года старше стала, — ухмыльнулась Дита, теперь уже Павлина, что за уродское имя! — С моими носом только с отчеством Прохоровна и разгуливать!

— Про зубы дареного коня слыхала? — окрысился Георгий. — Скажи спасибо, что не Мухаметовна и не на 30 лет старше. Будут вопросы — скажи мать от турков нагуляла.

— Спасибо, — искренне сказала новонареченная Павлина.

— Расходимся по одному, прощаемся навсегда, — сказал Георгий. — Долгие проводы — лишние слезы. Василий… вернее, теперь товарищ Никонов — уходит первым. Через четверть часа — Прохоровна («специально смеется, гад!»), потом — я. Обнимемся — и расстанемся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ФЕЙГА

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АРЕСТ

Попалась я очень глупо. Стояла на Серпуховке и слушала, что там на заводе происходит, просто не могла сразу взять и уйти, не зная, удалось или нет. Услышала три выстрела, затем из ворот выбежали люди, заметались, ринулись врассыпную в разные стороны, кто-то кричал: «Держи его! Держи его!». Я надеялась, что не за Василием бежали. А про стрелявшую девушку ничего не было слышно, только про мужчину: «Держи его!», а не «Держи ее!» Впрочем, малая наша стреляла ли вообще? Не знаю. Она такая наивная, но вполне могла выстрелить. Вполне. Есть в ней что-то наше, революционное. Хотя, по совести, вторым номером должна была быть я, а не она. Хотя бы вторым, если не первым. А вот ее как раз и надо было ставить сигнальщицей: маякнула — и сразу ушла, что она там может сделать.

Вот так я очень глупо, как сейчас понимаю, рассуждала, вместо того, чтобы спокойно идти оттуда куда подальше, или, наоборот, бегать вместе со всеми и орать: «Держи его!». Это было бы гораздо разумней. Хотя какое бегать, если проклятый гвоздь в башмаке и идти-то не давал нормально. Так что вместо того, чтобы скрыться, я стояла с несчастным видом, стараясь не нажимать ступней на этот гвоздь, и думала о том, что он уже разорвал чулок. Так и не удосужилась дойти до сапожника. Понятно было, что растрепанная нервничающая тетка в дурацкой шляпке с зонтиком и портфелем привлекла к себе внимание: что это она делает у военного предприятия, где только что было совершено злодейское покушение на главу правительства? И, главное, пробегала мимо меня одна женщина, смутно знакомая, глянула на бегу и что-то сказала. Мне показалось: «Беги!» Но на меня словно ступор напал. Вот и замерла на «Стрелке» на Серпуховке. Тут он и появился.

«Подойдя к автомобилю, на котором должен был уехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение. Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел, я не растерялся и закричал: „Держите убийцу тов. Ленина“, и с этими криками я выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди…

Добежавши до так называемой „Стрелки“ на Серпуховке, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала? На эти слова она ответила: „А зачем Вам это нужно?“ Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил ей идти за мной. По дороге я ее спросил, чуя в ней лицо, покушавшееся на тов. Ленина: „Зачем Вы стреляли в тов. Ленина?“ На что она ответила: „А зачем Вам это нужно знать?“, что меня окончательно убедило в покушении этой женщины на тов. Ленина.