Океания

Но вот ветер из пустынь Палестины разгоняет тучи, заодно рассеивая дымку в нашем сознании, и солнце лик сверкающий свой являет миру и видит в мире этом верный цветок, раскрытый лепестками, а также Иуду, отрезающего хвост у дохлого осла и осину, в трепетных ветвях которой уселись мы с компаньоном.

Иуда, закончив работу над ослом, оценил длину хвоста и, видимо, удовлетворившись, поднял глаза на дерево – выбрать подходящую ветку, тут он нас и увидел.

– Уже пришли, – угрюмо пробурчал он и всхлипнул.

– Ты что же, ждал нас? – удивляясь в который раз, спросил его мой напарник.

– Я ждал демонов с той самой минуты, – раздраженно ответил Иуда. – А вам ждать недолго – скоро заберете меня.

Он закинул ослиный хвост на ветку рядом со мной.

– Подвинься.

– Признаешь себя виновным в смерти Иисуса? – задал я традиционный вопрос.

– Вы же сами мучали меня тридцать лет, вы же сами готовили меня к этому, подводили своими липкими лапами, зачем спрашивать теперь?! – в отчаянии вскричал он. – Признаю себя виновным в собственной гибели, – сказал Иуда со злостью и, встав на тушу осла, затянул петлю на шее. – Простишь ли меня, брат Иисус? Дай знак, молю тебя.

Он затрясся, из кармана выпала монетка.

– Это же один из тридцати сребреников! – воскликнул компаньон и достал из кармана лупу – рассмотреть поближе. Солнце блеснуло в стекле, отразившись на лицо Иуды.

– Благодарю тебя, – прошептал он и сошел с осла.

Каиафа, первосвященник

Каиафа не мог уснуть. Жар мучил его, как мучает чрево болезнь неведомая, оседая внутри, пуская споры колючие и едкие, и несчастный, с виду крепкий и румяный, вдруг изгибается дугой, чреслами упираясь в ложе, искривляясь гримасой боли, изламывая позвоночник в невообразимый винтообразный стебель.

Иисус «стоял» перед глазами, спокойный и прощающий, на его суде, или, если не обманываться, на судилище.

«Анна знал, что делает, отдавая его мне, – думал Каиафа. – Теперь я на его суде, и уже Иисус судит меня». Первосвященник, не в силах выдержать Христова взгляда, открыл очи.

«Будто в гробе лежу», – Каиафа вглядывался в ночную тьму. Стены спальни, сам Иерусалим, весь мир – все было черно, и вдруг в этой густой, лишенной движения и звука черноте проступили два лика. Первосвященник окаменел: ангелы или демоны?

Мы молчали, понимая, что подозреваемый растерзан совестью и готов «расколоться» сам.

Каиафа быстро заговорил:

– Он был опасен, он шатал власть, люди слушали его и верили ему. Лазарь был последней каплей, если бы весь народ, уверовав, пошел за ним, рухнуло бы все. Рим не простил бы ни нас, ни его, ни людей.

– Что скажешь? – обратился я к напарнику.

– Надо подумать, – ответил тот, достав трубку и раскурив ее.

Дым наполнил комнату, лики бестелесных призраков, нырнув в сизые волны, расползающиеся к стенам, искривились ртами, растянулись глазами и пропали. Каиафа, не понимая, чего хотели демоны, а это были точно они, ибо ангелы растворяются в Божественном Свете, а не в серых дымах, прошептал вдогонку:

– Пусть лучше он умрет за народ, чем народ – за него, – и втянув в себя миазмы странного облака, провалился в сон.

Народ Иудейский

– О каком народе он бормочет? – поинтересовался мой компаньон.

– Об Иудеях, – ответил я, не понимая.

– Это те, что трижды отказали Пилату в помиловании Христа, те, кто дружно плевал ему в лицо, гоготал и побивал камнями, или, может быть, те, кто сквернословил в адрес его, стоя на всем протяжении Пути его на Голгофу? «Распни его!» – этот крик до сих пор стоит у меня в ушах. Не это ли настоящий убийца? – Напарник раскалился добела.

Мы оставили жилище первосвященника, но не покинули Иерусалим. Компаньон в праведном возмущении выполнял над городом фигуры высшего пилотажа и всякий раз, пикируя на крышу Каиафа, хватался за револьвер. Нужно было отвлечь товарища от грустных мыслей, столь взбудораживших его, и, пока дело не дошло до стрельбы, я подозвал его:

– Но был же и другой народ.

– Где? – тут же отреагировал искатель правды, сопровождая свой вопрос прицеливанием в городские окна.

– Народ, который уверовал, ученики, наконец, – я вновь попытался успокоить его.

– Может, спросим у них? У каждого, времени не жалко. – Напарник спрятал револьвер за пояс.

– Иисуса при жизни знали те немногие, кто соприкасался с Ним, с Его Словом, с Его Чудом. После смерти о Нем узнали все. Народ иудейский вот уже двадцать веков терпит страдания, отрабатывая свой тогдашний выбор.

– Больше двадцати, – буркнул напарник. – И что выходит, народ не виноват? Иудеи не убивали Иисуса?

– Всякий народ достоин своего правителя, – сказал я совершенно остывшему асу, вооруженному револьвером. – И у них он есть, давай-ка допросим его.

Ирод Антипа

Ирод предавался размышлениям возле дворцового фонтана. Он безучастно смотрел на причудливую игру интерференции волн отсутствующим взором. Был полдень, солнце палило беспощадно, на небе ни облачка, но Антипа не хотел уходить из-под волшебной прохлады водяных брызг. Он видел свое подвижное на неспокойной глади отражение и неожиданно заметил в бликующем зерцале над своей прыгающей чалмой два небольших облака. Подняв в изумлении голову к небу и не обнаружив там ничего, кроме пронзительной синевы, он вернулся к созерцанию облаков, уже явственно проступавших двумя «сахарными головками», в фонтане.

Одно из них шевельнуло полоской, видимо, представляющей из себя рот, и Антипа услышал эхом в голове:

– Вот кто действительно мог уберечь Иисуса от смерти.

Ирод снова задрал голову вверх и для верности потыкал пухлыми, унизанными перстнями пальцами в уши.

– Аккуратней, не проткни, – услышал он насмешливое предупреждение. Напарник развлекался.

– Признаешь себя виновным в смерти Иисуса, Антипа? – задал я формальный вопрос.

У Царя Ирода подкосились ноги, обессилевший, он плюхнулся на мокрый мраморный бордюр фонтана и замотал головой.

– Я ждал чудес, он мне не дал их. Я просил его, но он молчал. Что было делать мне? И я вернул его Пилату.

– Он ждал чуда, чтобы уверовать. Иисусу такая вера не нужна, – прокомментировал я напарнику.

Ирод же, стащив с головы чалму и побрызгав на лоб водой, закончил:

– Я жаждал встречи с ним, он мною пренебрег, какой с меня спрос?

В воде, кроме солнечных бликов и испуганного лица, ничего не осталось, никаких облаков. Стареющий царь потащил в хоромы дряхлеющее тело вместе с мыслями, цепями охватившими его голову, чтобы давить ее до скончания веков. Царская чалма с огромным рубином сиротливо осталась лежать возле фонтана.

Итоги

– Ну что ж, не покидая Святой Земли – места преступления по факту, – подведем итоги. Твое мнение, напарник?

– Пилат отправил Иисуса на казнь, но трижды пытался избежать этого. – Компаньон театрально развел руками и вопросительно выпучил на меня глаза. – Он не убивал.

– Думаешь, для присяжных этого будет достаточно?

– А кто присяжные?

– Двенадцать Апостолов, естественно.

Напарник усмехнулся:

– С ними тоже надо бы разобраться, – и похлопал рукой по револьверу.

– Да, недаром говорят: и палка, названная ружьем, может пальнуть. Апостолов трогать не будем, иначе рискуем закончить жизнь на костре, – подытожил я. – Идем дальше.

Компаньон согласно кивнул и продолжил:

– Теперь Лонгин, он убил Иисуса, но он его не убивал.

– Отличная логика, – заметил я.

– Я серьезно! – вспыхнул напарник. – Не доказать, был ли еще жив Иисус в момент удара, но центурион сделал это из сострадания. И, кстати, он поплатился за это головой, в прямом смысле.

Не согласиться с его аргументами я не мог. Не знаю, право, как на них посмотрят Апостолы, но Лонгин, как подозреваемый, и мне казался вне подозрений.