Знаки

Перед входом, на ступенях, которые, как позже выяснил Кот, именовались папертью, обитали специальные люди, приходившие сюда раньше остальных, но никогда не заходящие внутрь. Они занимали места, частенько ссорились и побивали друг друга из-за того, кому где быть, и целый день сидели сиднем, бормоча нехитрые заклинания и проливая слезы, которые выдавливали из глаз без всякой на то причины. Приходящие к Богу и проходящие мимо убогих давали им деньги и еду. Все называли этих людей попрошайками. Коту понравилась такая жизнь, сиди, мяукай, ничего не делай, и тебя кормят. Здорово, решил он. Понаблюдав пару дней за периметром, рыжая бестия убедился, что собак внутрь не допускают, птиц, гадящих на купола и образа, не стреляют, а кротов, буравящих мягкую землю свежих могилок, не травят, что же касается наличия класса кошачьих, он полностью отсутствовал, нулевая конкуренция.

Кот осторожно подошел к мужику, который каждое утро заматывал один глаз грязной тряпкой и искусно подгибал правую ногу, будто ее не было вовсе, и сел рядом. Убогий лениво посмотрел на него, затем почесал холку своей клешней, от которой несло так, что знакомые Коту по свалкам мухи побрезговали бы садиться на нее, но ничего не сказал. Так Кот был принят в клан попрошаек.

Ему подавали в основном дети и возрастные дамы. Когда какая-нибудь седовласая особа с напудренным лицом, напоминавшим маску Горгоны (ее Кот видел на театральной афише), останавливалась возле «чудесного рыжего милашки» и начинала ковыряться в своей мешковатой, бездонной сумке, одноглазый безногий вонючка нажимал отсутствующей ногой на хвост, и, вдохновленная душераздирающим воплем Кота, Горгона отламывала кусок булки потолще и отсыпала убогому монет сверх обычной меры.

Так проходили дни, Кот научился «делать глаза», менять интонации от жалобных до требовательных, разорвал, для имиджа, левое ухо и повыдирал на теле шерсть клоками. Его товарищ по ступени и партнер по бизнесу намотал на переднюю лапу лоскут мерзко пахнущей тряпки, коих в его арсенале имелось несчетное количество, и вдвоем они неплохо зажили, вызывая жгучую зависть и неприкрытое раздражение соседей.

В один из таких бесконечных, едва отличимых друг от друга дней Коту, дремавшему под мелким дождиком во время службы (уходить нельзя, процедура обращения потенциальных кормильцев к Богу вот-вот закончится, и они двинут обратно, а часов котам иметь не положено), поставили под нос миску с молоком. Это было что-то новенькое. Рыжий попрошайка удивленно приоткрыл один глаз, взглянуть на благодетеля (конфеты, яблоки и хлеб уже не лезли в пасть, а мясные деликатесы большая редкость на паперти, местный приход был нищеват), им оказался высокий мужчина в черной рясе.

– Мяу, – выдавил из себя Кот, что значило – «ты кто?»

Вместо обычных в таких случаях «у ты какой мордашка», «кушай, глупенький» или «что вылупился, наглая морда» от высокого прозвучало:

– Я Священник этого храма.

Кот повернулся к убогому партнеру, не с ним ли разговаривает высокий. Сосед сидел с закрытым веком и сопел под редкими каплями, словно запыхавшийся мопс.

Нет, человек смотрел именно на Кота.

– Не стыдно тебе?

– Мяу-у-у, – снова муркнул Кот, имея в виду на сей раз – «чего?»

– Попрошайничать, – человек продолжал спокойно беседовать с животным, явно понимая далеко не простой и совсем не распространенный среди людей кошачий язык.

Кот жадно прильнул к миске, опустошил ее до половины и, глядя прямо в глаза священнику, проголосил:

– Мур-мур-мур, – типа, а какие у меня варианты?

На что последовал ответ доброго человека:

– Поживешь у меня. Как тебя называть, рыжий?

– Мяу.

– Хорошо, пусть будет Кот.

Он подхватил одной рукой Кота, другой – миску и, не перекрестившись (а нечем), вошел в храм.

Священник жил бедно: маленькая келья, стол, стул и узкая кровать – вот все убранство его хором, хотя нет, еще книги, стопками стоящие на полу (одно удовольствие задирать лапу). Труды по богословию, философии, истории сталагмитами тянулись к потолку, отбрасывая дрожащие причудливые тени от единственного источника света – парафиновой свечи.

«Ретроград», – подумал Кот и, недовольно мяукнув, спрыгнул с рук хозяина столь утлого жилища, укрывшись под кроватью. Выбрав место у ножки, все они были привинчены к полу, он еще раз мяукнул (живет как в тюрьме) и заснул.

Священник оказался странным человеком – то ли аскеза повлияла на его психическое здоровье, то ли обет безбрачия, Кот так и не решил, но ясно было одно – Святой Отец немного чокнутый. Несмотря на всеобщий прогресс и сексуальную революцию в обществе, он все еще ждал Мессию, причем не где-то, а среди своего прихода. Каждое утро, открывая дверь и выпуская Кота на паперть, Священник напутствовал его словами: – Смотри в оба, не прогляди, – а вечером, впуская его в свою полутемную резиденцию, спрашивал: – Ну как, видел?

Кот, всякий раз в ответ однозвучно мурлыкал, в первом случае это значило – «и не надейся», во втором – «ага, даже двух». Священник абсолютно спокойно реагировал на кошачий сарказм, завершая утреннюю беседу фразой: – Возверуй, и надежда не обойдет тебя, – а вечером, поглаживая рыжего упрямца по голове: – Нам бы и одного, ибо из двух один будет Антихрист, и поди разбери, кто из них кто.

Кот забивался под кровать, где его уже ждала миска с теплым молоком, а хозяин садился за книги и проводил в этом занятии долгие ночные часы, изредка истово крестясь от прочитанного, а иной раз и чертыхаясь, после чего снова крестясь, еще более ожесточенно.

Да, он был чудной, но его вера в Мессию являлась столь высокой и сильной, что вызывала уважение даже у Кота, который по своей отвратной натуре не уважал никого, включая собственную мать, окотившую его шестым по счету в недрах мусорного бака и успевшую вытащить в безопасное место пятерых, пока на голову последнего несчастного новорожденного не навалили такую гору картофельных очистков, что его немощный писк не долетел до ее ушей, и кошка сочла последнего сыночка погибшим.

«Раз ему так нужен Мессия, – думал Кот, вспоминая ужас одиночества и ожидания конца под остатками Паслена клубеносного, – будет». Весь следующий день он высматривал среди прихожан фигуру, наиболее подходящую Мессии. В первой половине сеанса попрошайничества Кот мучился вопросом – мужчина или женщина? Люди проходили мимо, кто с улыбкой, кто в задумчивости, хмурные, смешные, непроницаемые, нервные, истеричные, со сталью во взгляде, с печалью в глазах. Все они, по мнению рыжего эксперта, на роль Мессии не подходили.

«Да, мой романтичный хозяин, – думал Кот, – понятно, отчего так много лет ты ждешь, непонятно – зачем».

Ближе к полудню у входа в храм остановилась полная улыбчивая дама с дочерью лет пяти-шести. Она достала из кошелька монетку, протянула малышке и сказала:

– Можешь дать ее кому захочешь.

– А если я захочу оставить ее себе? – спросила девочка, зажав монетку в ладошке.

– Ты должна отдать ее, она не твоя и уже не моя, – мама погладила дочь по головке.

– А чья она? – удивилась девочка.

– Бога, – ответила мать, – а Он хочет поделиться своей милостью с тем, кому она нужна.

Нищая труппа при этих словах ожила, зашевелилась, застонала, запричитала и окосела еще больше, захромав еще сильнее. Девочка обвела взглядом всех убогих, старательно привлекающих ее кривляньем и гримасничаньем, и остановилась на Коте:

– А котику можно?

Дама с умилением посмотрела на Кота, потом на дочь и рассмеялась:

– Раз Божий Дар у тебя в руках, значит, ты сейчас Бог, а Богу виднее, кого одарить милостью своей.

Девочка положила монетку перед Котом, и они с мамой вошли в храм. Монета тут же перекочевала в карман «благоухающего» компаньона, а мысль о том, что Мессией может быть даже ребенок – в кошачий мозг.

После антракта, связанного с проповедью Священника, начался второй акт пьесы «Жизнь попрошайки в теле кота». На выходящих из дверей, осеняющих собственные одухотворенные лица наложением креста, рыжий притворщик смотрел иными, хоть и по-прежнему зелеными глазами. Каждый из них потенциально Мессия, в каждом пребывает Бог, а значит, и Слово Его, не хватало только момента, события, подсказки, знака, чтобы любой, вне зависимости от возраста, пола и сословия, явил из себя Мессию.