Страница 11 из 23
Судорожно выпив подряд две, до краев наполненные стопки, заботливо поднесенные хозяйкой, он почувствовал, как стальная хватка, сжимающая его изнутри, начинает ослабевать.
– Спасибо, Гаврила… и тебе Елена спасибо… пойду я, – сказал Авдей.
– Куда ты пойдешь? Оставайся, переночуй, а с утра займешься делами.
– Какими? – криво ухмыльнулся Авдей. – До темноты еще далеко, сейчас зайду в хату, потом на кладбище и к становому, а потом в город… не смогу я здесь. Еще раз спасибо, – и, перекрестившись на икону, шагнул к порогу.
– Погоди, я с тобой, не хорошо тебе сейчас одному быть,– искренне сочувствуя, сказал Нарыжный, надевая картуз.
– Не надо, Гаврила… хочу один побыть,– ответил Авдей, пожимая на прощанье руку.
– Ну, хоть вечером, перед уходом зайди, поешь, я тебе в дорогу соберу и расскажу, как хоронили,– сказала Елена.
–А я знаю, как хоронили… по-христиански, как положено. Слава богу, народ у нас в станице порядочный, в горе не бросят. На свадьбу еще могут не прийти, а на похороны все собираются, – печально улыбнувшись, сказал Авдей и, спохватившись, добавил:– Елена, спасибо тебе, что напомнила.– И достав сторублевую купюру, положил на край стола.–Не знаю, когда приеду, присмотри за могилкой.
Женщина замахала руками:
– Побойся Бога, Авдей, забери деньги, и без этого догляжу.
– Я знаю… вы подругами были, только и ты меня пойми. Это единственное, что я могу сделать для Дарьи, – и, порывшись в кармане, протянул хозяйке золотую цепочку.– Возьми на память. Даше вез, да вот не довез. И, предупреждая сопротивление хозяйки, произнес:– Возьми, пожалуйста, не обижай напоследок.
Елена, смахнув слезы, взяла подарок. Авдей обнял на прощание Гаврилу и вышел за порог.
Из хаты вышел совсем другой человек: собранный, жесткий и готовый к мести.
***
Ужин набирал обороты. Никогда еще Тихону не было так интересно. Одна из девушек, которую все называли Алей, ухаживала за ним, подкладывая на тарелку вкусные кусочки, сосед справа следил, чтобы рюмка не пустовала. Откуда-то появилась гитара, и Иван не лишенным приятности баритоном запел «По диким степям Забайкалья». Один из присутствующих – взрослый мужик по кличке Семафор – достал серебряную коробочку, положил ее на стол и сказал:
– Угощайтесь, уважаемые.
Все оживились и потянулись к табакерке, каждый, в том числе и Митрич, взяли по щепотке белого порошка, дорожкой насыпали кто на руку, а кто прямо на стол и начали втягивать его носом.
Тихон обалдело посмотрел на это и шепотом спросил у Али:
– А чевой это?
Она посмотрела на него, как на несмышленого малого ребенка, и, улыбнувшись, ответила:
– Марафет45. Причаститься не желаешь?
Он смущенно улыбнулся и отрицательно показал головой.
Веселье нарастало с каждой минутой. Дружно и задорно хором спели похабные частушки, и Тихон усердно подпевал, стараясь попасть в такт. Аля с Елизаветой начали танцевать загадочный танец, основным элементом которого было высокое задирание ног. Семафор вышел в сени и принес еще четверть водки. Тихон обратил внимание на необычную походку: он шел с опушенными плечами и приволакивал обе ноги, казалось, что эти ноги живут отдельно, никому неведомой жизнью. Затем Иван, выпив рюмку, запел:
Идет он усталый, и цепи звенят;
Закованы руки и ноги.
Спокойный, но грустный он взгляд устремил
Вперед по пустынной дороге.
Полдневное солнце нещадно палит,
И дышится трудно от пыли,
И вспомнил он живо о тех, что пред ним
Дорогою той проходили.
Тоскою смертельною сжалася грудь,
Слезой затуманились очи…
А жар все сильнее, и думает он:
"Скорее бы холода ночи!.."
Нагрелися цепи от жгучих лучей
И в тело впилися змеями,
И льется по каплям горячая кровь
Из ран, растравленных цепями.
Но он терпеливо оковы несет:
За дело любви он страдает,
За то, что не мог равнодушно смотреть,
Как брат в нищете погибает.
Голос у него был неплохой, пел он с душой, и было видно, что все, о чем он поет, ему хорошо известно. Когда он закончил, все утерли слезы и дружно выпили за тех, кто сейчас на киче парится46.
После жалостливой песни и под воздействием кокаина веселье несколько поутихло, и начались разговоры о том, как сделать поддержку на этапе какому-то Сереге Жуку, который, в общем-то, правильный парень, но из-за своей марухи47 погорел.
Семафор глянул тяжелым взглядом на девок, сказал:
– Всю жизнь понять не могу, чего от вас больше: пользы или мороки?
– Конечно пользы, Семафорушка. Кто вас, усталых, приголубит и обласкает? – ласково обняв его, проворковала Елизавета.
– И то верно,– вздохнул Семафор и, наколов на вилку маленький соленый огурчик, внимательно осмотрел его и с аппетитом съел.
– Однако время позднее, пора ложиться,– широко зевнув, произнес Антон.– Девоньки, гостям нашим постелить не забудьте.
В небольшом с виду доме оказалось неожиданно много комнат. От массы новых впечатлений Тихон не мог заснуть. Увидев, что Митрич тоже не спит, он спросил:
– А почему Семафор так ходит, будто его ноги не держат?
– Это от кандалов, пять лет он в них проходил. Они тяжеленные, походку меняют, мышца дряблеет, и кости тонкими становятся. Ему и в городе появляться нежелательно, любой мало-мальски грамотный сыскарь враз кандальника по походке срисует.
***
Подойдя к своему двору, Авдей остановился, готовый к тому, что чугунка не увидит. Собравшись с духом, он толкнул дверь и остановился на пороге. Комната изменилась. Хотя все вещи были на месте и везде был идеальный порядок, она казалось не жилой.
Авдей огляделся вокруг, и остановил взгляд на печной полке… Чугунка не было. Быстро обыскав комнату с тайной надеждой, что Дарья все-таки убрала его в более укромное место, он все понял, тяжело опустился на лавку и, обхватив голову обеими руками, глухо завыл. Только сейчас в полной мере Авдей ощутил всю горечь утраты. Если бы его в этот момент спросили, о чем он больше скорбит: об убитой беременной жене или награбленных сокровищах, он не смог бы ответить.
Посидев около получаса и немного успокоившись, он вновь уже более внимательно осмотрел горницу и окончательно убедился, что чугунок исчез.
Авдей никогда не курил в хате, но сейчас скрутил козью ножку. Однако сразу вышел на крыльцо, присел и задумался, глубоко затягиваясь крепким самосадом. Мысли перескакивали с одной на другую, и ничего путного в голову не лезло.
Докурив, он встал и пошел в правление, где находился кабинет станового пристава. Когда он вошел, Лавр Павлович встал из-за стола, сделал пару шагов навстречу и, приобняв за плечи, сказал:
– Мужайся, Авдей… все равно надо жить, как бы погано на душе не было. Время – хороший лекарь, ты еще молодой… Бог даст, один старость не встретишь. Дарья – чудесная женщина была, Царство ей небесное!
Лавр знал, что ему предстоит этот разговор и заранее подготовился. Про себя он твердо решил, что ни в коем случае он не будет говорить о том, что несчастную перед смертью пытали, и не упомянет о беременности. Конечно же, он опасался, что Авдей узнает подробности от вездесущих баб, но тут уж на все воля Божья.
– Похоронили супругу достойно, вся станица была,– продолжал Лавр и спросил:– На кладбище еще не сходил?
– Нет, – ответил Авдей и тут же спросил: – Как она умерла?
– Сразу, – твердо ответил становой пристав и про себя добавил: «Прости, Господи, за ложь, во благо человека творю ее». А вслух сказал: – Она стояла у кровати, готовилась ко сну. Тихо сзади подошли и ударили по голове, она и понять ничего не успела.
45
Марафет (жарг.) – кокаин.
46
На киче парится (жарг.) – отбывает наказание.
47
Маруха (жарг.) – подруга, любовница.