Страница 49 из 76
— Да, был тут у нас… в монастыре. Олег… Эм-м-м… — батюшка задумался, — Не припомню. Сухой такой, с прищуром. Всё выспрашивал, вынюхивал и при этом так нервно комок из бумаги катал. Тоже разыскивал молодого упыря. Неприятный тип.
— И что ему было надо?
— Да как вам сказать. Я думал, что ищет украденное или… — святоша на секунды замолчал, пытаясь собраться с мыслями, — Вы знаете… У этих кровопийц же родовое… Это пошло с древних времён. Упыри, перед тем как залечь в спячку, все свои драгоценности закапывали и ставили метки. А после, когда просыпались — искали… Это ещё есть в писаниях. В той книге.
— Почитаем, — заинтересованно, но холодно прозвучало из уст чекиста.
— Шестаков, глупец конечно. Нет, чтобы освоиться после своей спячки, прыгнул в огонь, да обжегся… Попался молодец на махинациях по сбыту антиквариата. А этот следователь одного ворюгу посадил и потом за нашим упырём гонялся. Как он про нас выведал, про монастырь и «общество» того не знаю. Вроде бы он из Перми, — святоша почесал обросшую щеку, — Но когда его расспросы довели до катакомб… он как-то странно с Михаилом пообщался, — Пётр поморщился, — И больше я его не видел… Того… из Перми.
— Следователь… Антиквариат… Олег! — сделал пометку сотрудник ФСБ, — Почему же вы всё-таки сорвались… и поехали в Ярославль? И своего укушенного оставили…
— Поверьте… Я тогда сам не понимал, что произошло. Поздно! Звонок! Сорвался? Да! Сорвался. Вы представляете, когда всё-всё было хорошо… Мы вот только-только накануне пообщались с Владимиром Константиновичем, а потом, звонок из отделения МВД… и я не сдержался. Помчался…
Тем временем, тоже где-то в Москве.
Ласковое солнышко упрямо пробивалось своими лучиками сквозь жалюзи небольшого… можно даже сказать скромного помещения.
С улицы доносилось пение птиц, лай собак, который изредка дополнял напевный шелест молодой листвы игриво отвечавшей приятному летнему теплому ветерку.
Благодать!
Так не хотелось открывать глаза… нисколько.
Измождённое тело желало свободы и так молило продлить эти прекрасные мгновения — летнее утро, наполненное свежестью… ласковое, нежное, игривое. И именно сейчас так хотелось услышать голос матери… ощутить вкус горячего завтрака… те самые любимые сладкие сырники со сметанкой и конечно же, аромат и непередаваемый смак парного молока…
О, как же хотелось поверить в то… что его тело и сознание каким-то чудесным образом попали в прошлое.
Каким же это было бы счастьем, вернуться в незабываемые мечты и остаться навсегда в городе под названием — «Детство»!
— Так, Да-а-авыдов! — в палату бесцеремонно, безо всякого на то предупреждения, всё как положено по-больничному стандартному этикету, скрипнув белоснежной и слегка обшарпанной от частых обработок дезсредствами дверью, заявилась улыбчивая медсестра с горящими глазками.
Хотя, эта открытая широкая улыбка на её блинно-круглом «личике» читалась для послушника, угодившего в западню, не просто двусмысленно, а даже, можно сказать, угрожающе…
Бестия с колобковой фигурой для молодого, но уже достаточно упоротого борца с упырями была и впрямь каким-то исчадием ада, больничная «фея» необъятных форм в белоснежном халате, являвшаяся подобно истинному кровопийце только за одним — очередным забор крови, который после сих испытаний… в заветной колбочке отправлялся неизвестно куда, по разным лабораториям, для выявления неизвестно чего… Наверное, чего-то особенного упырского. Вот только каким оно было и как проявлялась никто пока не знал.
Угораздило же Мишку для сотрудников ФСБ, да вообще для учёных и исследователей стать «подопытным существом» особенным, уникальным, единственным известным в современной истории выжившим после укуса «истинного» упыря.
О да! Возверовали смертные в былинных героев!
Правда, нужно оговориться, что воспринимали-то «упыреборца» не человеком и даже не зверушкой, а именно, существом. Этаким приближенным к подопытным «кроликам», «крыскам», «лягушкам»… да к кому угодно!
Потому что, многие умы в белых халатах, обсуждая чуть ли не в палате при Давыдове, без всякой тени смущения, не скрывая, опасались того, что человеческого в их удачной находке века оставалось все меньше и меньше с каждым днём.
Естественно, это безумно бесило Мишку, подогревало в нём неистовую ярость и злость, что давало еще больше поводов окружающим исследователям убеждаться в своей правоте.
— А-га-а-а! — строя из себя супер-занятую, протянула «фея» и что-то пометила у себя в документах, а после, не обращая внимания на укоризненные взгляды молодого святоши, извлекла вакуумную систему с колбочкой для очередного забора биоматериала.
— С*ка! — выругался про себя Мишка, упрямо забив на заповеди. Ему, бедолаге в одиночной, пусть даже люксовой палате, с вооруженной охраной за дверью и решетками на окнах было уже всё равно. Несчастный подопытный «кролик» понимал, как из истинного борца со злом, он сам превращается в ходячее зло, готовое при случае покусать всех и вся. Но не от вампирского голода, как многие бы посчитали, а в качестве самозащиты от безысходности сего бытия и мирской суматохи вокруг его уникальной персоны.
О! Как же он возненавидел Петра! Проклинал! Про себя молча проклинал эту пузатую сволочь, которая втянула его в чреду «богоугодных деяний».
Готов был волком выть, от всех этих медицинских вмешательств в своё бренное тело, истязающих манипуляций, потому что и сопротивляться то было бесполезно. Что он мог сделать, наученный исцелять душу молитвами против сопровождения под дулом автомата в случае непокорности… да и в смиренности своей тоже… Ничего!
Попал по-полной! Он до сих пор вспоминал тот пробиравший его до дрожи приём у стоматолога в жутко холодном кабинете с ярким, слепящим глаза фонарём… вспоминал этого искусного ковырятеля зубных брешей и дефектов, который искал на осмотре, постукивая по зубам и проверяя их на боль дабы выцарапать хоть какую-то неведомую хрень для зацепки. А после, на рентгеновском снимке пытался хоть как-то узреть увеличенные клыки, но не обнаружив ничего, вывел определение, что Давыдов скорее всего ещё не дошел до стадии истинного упыря, и по какой-то причине болтается, где-то в самом начале становления своей сверх-новой сущности.