Пропавший брат

Чайкин попадает в тюрьму

Захар и Петрик сидели в разных камерах, но встречались они ежедневно в мастерской и весь рабочий день проводили вместе. Петрик подметил: сапожники очень быстро полюбили нового заключенного. Балагур, весельчак, он знал множество забавных историй и умел посмешить людей интересным рассказом или сказкой. А сказки были такие, что все догадывались, о ком идет речь. Захар рассказывал про кровожадного волка, а волк этот в конце-концов оказывался атаманом Анненковым или Колчаком.

Так дело началось со сказки, а кончилось созданием ячейки коммунистов. Теперь Захар уже меньше балагурил, на лице его появилось выражение озабоченности. Он таинственно перешептывался с новыми друзьями по утрам, когда в сапожную мастерскую собирались на работу заключенные. Они приходили из разных камер, и через них Захар находил нужных ему людей.

В той камере, где сидели Петрик и Ферапонт Иванович, находился немолодой казах Алигомжа. За что его мучили в тюрьме, никто не знал, даже судьи, приговорившие кочевника к двенадцати годам каторги. Алигомжа не был большевиком. По утрам он вставал раньше всех, становился на колени и, сложив ладони, творил молитву. Тюремное начальство посылало Алигомжу на самые тяжелые и грязные работы: пилить дрова, чистить помойки. Ферапонт Иванович пожалел казаха и пристроил его в сапожную мастерскую. Здесь на Алигомжу обратил внимание Захар и завязал с ним дружбу.

Но Петрик бездействовал. Захар не давал ему никаких поручений и только говорил:

— Не торопись. Твое время еще не пришло.

Однажды в воскресенье после обеда тюремный надзиратель выкрикнул:

— Петр Грисюк! На свидание!

Не чуя под собой ног, Петрик чуть не бежал впереди конвойного. В свидальном бараке его ждал Володя с небольшим узелком в руке.

В первую минуту они хотели броситься друг другу на шею, но ограничились крепким мужским рукопожатием.

— Давай сядем здесь.

Петрик стал рассказывать про свои злоключения. Сердце Володи кипело от гнева. Так вот как брат попал в разведку. Из-за проклятого дьякона Фасолева!

Мимо прошагал тюремный надзиратель. Петрик умолк. Володя тихо зашептал:

— У нас беда случилась. Чайкина контрразведка арестовала на прошлой неделе.

— Да что ты!

— Пришли ночью на квартиру, обыск сделали. Нашли листовки. Павел Петрович говорит, это провокация. Сами контрразведчики подбросили. Они за ним давно охотились, но он себя держал осторожно. Павел Петрович сейчас в шалаше ночует. Я с ним тоже две ночи ночевал.

— А ты зачем?

— Чтобы ему скучно не было. Ты все расскажи товарищу Захару. Павел Петрович велел. Потом передай ему: на фронте колчаковцы опять отступают. Красная Армия Ишим перешла. Колчаковский полк под Славгородом взбунтовался и разбежался. Отряд Василия Лицеванова разбил гусар.

— Подожди... Тише... Пусть этот гад пройдет.

Тюремный надзиратель прошагал мимо, и Володя спросил:

— Тебе скучно здесь?

— Тут народу много. Я в мастерской солдатские сапоги чиню. И товарищ Захар тоже.

— А кормят как?

— Известно, баландой.

— Здесь в узелке яйца и хлеб. И банка меду. Дмитрий Гордеевич послал тебе и товарищу Захару.

— Спасибо.

Ребята поговорили минут десять, и тюремный надзиратель объявил:

— Свидание закончено! Петр Грисюк, в камеру!

И конвоир повел Петрика в тюрьму.

А через несколько дней, рано утром, когда все еще спали, в камеру втолкнули нового заключенного. Петрик, разбуженный железным скрежетом открываемого замка, поднял голову.

— Карп Семенович!

Он готов был кинуться к нему на шею. Но Чайкин слабо улыбнулся в ответ и тихо спросил:

— Где же мне тут лечь можно?

— Рядом со мной. Сейчас старосту спрошу.

Камерный староста уважил просьбу Петрика. Другие заключенные тоже не стали возражать и молча подвинулись на нарах, освободив место для новичка. Чайкин лег и закрыл глаза. Петрику хотелось с ним поговорить, но обуховский коммунар долго молчал. А потом тихо сказал:

— Завтра обо всем поговорим. Замучили меня палачи окаянные. Думал, не выдержу...

Ночью Петрик прислушивался к тяжелому дыханию своего соседа. Чайкин бредил во сне. Он бормотал какие-то непонятные слова, а среди ночи вдруг закричал страшным голосом, словно его кто душил.

Утром Карп Семенович проснулся одновременно с Петриком.

— Не знаешь, в какой камере товарищ Захар?

— В седьмой.

— Ты ему скажи, что я здесь. Меня на десять лет осудили.

В это же утро в мастерской Петрик таинственно шепнул Захару:

— Вы не угадаете, кого вчера вечером к нам в камеру привели!

— Чайкина? — у Захара блеснули глаза.

Петрик изумился: откуда он узнал?

Но все было просто: Захар поддерживал связь с Павлом Петровичем не только через Володю. Были еще люди, передававшие вести с воли в тюрьму и обратно.

Из-за острова на стрежень

Сидячий труд сапожников располагает к хоровому пению. В тюремной мастерской заключенные тоже не могли прибивать подметки молча. Правда, они пели очень тихо, но если сразу запоют тридцать человек — все равно будет слышно.

Полковник Познанский обожал русскую песню, и когда звуки ее доносились в открытое окно комендантской квартиры, он, словно сытый кот, жмурил от удовольствия заплывшие жиром глаза.

Однажды, обходя камеры, комендант подкрался к сапожной мастерской и неожиданно вырос в дверях.

— Встать! Смирно! — гаркнул надзиратель.

Песня оборвалась. Заключенные стояли, застигнутые врасплох. Захар держал молоток, Петрик шило, Ферапонт Иванович деревянную колодку.

— Это что за мычание? Какие здесь коровы собрались? — комендант всматривался в каждого сапожника, словно рассчитывал увидеть рога. — Русскую песню нельзя мычать. Ослы! «Стеньку Разина» надо петь так, чтоб все косточки пробирало, как в бане березовый веник! Чтоб я больше не слышал коровьего мычания. Зарубить на носу!

И комендант, сверкнув глазами, двинулся дальше.

Слова полковника обрадовали Захара. В тот же день он стал искать среди заключенных музыкального человека и обнаружил в одной из камер учителя Булавкина. Он когда-то был певчим в местном соборе.

— Был, был! — радостно подтвердил Булавкин, когда с ним заговорил Захар. — Обожаю церковную музыку. Божественная красота! Возьмите «Херувимскую» Чайковского, или «Взбранной воеводе» Кастальского, или «Отче наш» Бортнянского, или...

— Верю, верю! — торопливо перебил Захар. — Но полковник Познанский предпочитает народную песню. Веселую или такую, чтобы слезу вышибала струей. Приходится равняться на его неприхотливый вкус.

— Что же вы от меня хотите? Я страдаю здесь невинно.

— Дорогой, мы все здесь сидим ни за понюшку табаку. Это другой разговор. А заключенные хотят от вас, чтобы вы создали тюремный хор. Надо поддерживать с комендантом хорошие отношения. Душа у него музыкальная и...

— Душа у него — как у бегемота, — перебил Булавкин. — Не хочу развлекать бегемота.

Учитель всерьез заупрямился, и потребовалось немало труда уговорить его.

Так в тюрьме появился хор. В нем участвовали Захар и Чайкин, обладавший густым басом. У Захара слуха не было. Булавкин с раздражением сказал:

— Медведь вам на ухо наступил, когда вы в люльке лежали.

После этого Захар петь боялся, он только шевелил губами. Зато Петрик заливался соловьем, приводя в одинаковое восхищение бывшего соборного певчего и коменданта Познанского.

А дальше повелось так: дежурная ночная охрана, чтобы не скучно было, заставляла хористов развлекать себя. И Захар обрадовался. Тюремный хор в нужную минуту сможет обезоружить подвыпившую охрану и начать восстание. Сможет, конечно, при одном условии: если все хористы будут свои люди, готовые взглянуть смерти в глаза.

Комендант Познанский даже не подозревал, что по ночам заключенные певцы развлекают тюремных надзирателей и караульных солдат. Он думал, что они поют только на работе, за починкой сапог, да в тюремной церкви во время богослужений.