Пропавший брат

Петрик опустился на траву рядом с казахом.

— Купаешься? — спросил тот, широко улыбнувшись и показав ослепительно белые зубы.

— Купаюсь.

— А чего голый так далеко ходишь?

Тут Петрик понял, что его увидели уже давно.

— Одежда на том берегу.

Рыжеусый посмотрел на Петрика:

— Через Иртыш переплыл?

— А что тут такого?

— Драть тебя некому. Знал бы батька, такую бы тебе баню дал.

— А его нет!

— Ну мать выдрала бы.

— И матери здесь нет.

Так слово за слово завязался разговор. Петрик рассказал про Володю, сидевшего на плоту, как они приехали из Питера в Сибирь искать пропавшего брата Борю. Русский слушал с большим любопытством, особенно его заинтересовал рассказ, как Петрик и Володя ехали вместе с обуховскими рабочими в одном вагоне.

— А сейчас куда вы направляетесь?

— В Семипалатный.

— Зачем?

— Домой возвращаться надо. Боря погиб. Что нам здесь делать?

Русский покрутил рыжеватый ус, достал серебряные часы и сказал:

— Видать, не дождемся. Поедем, Мамай! Давай, парень, лезь в лодку.

Петрик с радостью забрался на корму и взял рулевое весло. Казах столкнул лодку в воду, и они поплыли на правый берег.

Здесь их с нетерпением ждал встревоженный Володя, державший под мышкой одежду брата. По его глазам не трудно было догадаться, что произошла неприятность.

— Дядя Ефим плот продал, — сказал Володя. — В Семипалатинск не едет.

— Как не едет?

— Так. Они назад возвращаются.

Петрик стал одеваться. Рыжеусый выгрузил мешки из лодки, присел на камень и закурил.

— Так. Куда же вы теперь, хлопцы?

— Пока еще не знаем.

— Ночь наступит, где спать будете?

— А вон под той лодкой.

— Пропадете! — уверенно сказал рыжеусый. — Здесь ночи знаете какие?

— Костер разложим.

— Ну, а завтра куда? Что есть будете? Милостыню просить? Или по карманам шнырять начнете?

— Воровать мы не умеем и не будем! — гордо сказал Петрик.

Левое веко рыжеусого задергалось, он покачал головой:

— Ну, раз вам торопиться некуда, помогите мне барахло дотащить.

Он поднялся и взял узелок потяжелее. За ним тронулись и ребята, взвалив на плечи поклажу, привезенную в лодке. Пройдя через весь город, они вышли к реке Ульбе и переправились на пароме в Долгую деревню — так называлась заульбинская сторона. Низенькие выбеленные хатки, крытые почерневшей соломой и обсаженные мальвами, напомнили Петрику родную Украину. Здесь как раз и жили переселенцы из южной России.

Рыжеусый подвел своих спутников к маленькому, покосившемуся от времени домику, глубоко вросшему в землю. Ребята обратили внимание на железную вывеску, приколоченную к забору. На ней были изображены висячий замок и огромный ключ. «Он слесарь», — безошибочно определил Петрик, внимательно взглянув на руки рыжеусого, открывавшего калитку.

Ребята вошли за ним в чисто подметенный двор.

— А это что за пацаны?

Молодая женщина, снимавшая с веревки белье, с недоумением смотрела на ребят.

— Наши земляки. Петроградские.

— Петроградские? — певучим голосом протянула женщина, пристальнее рассматривая ребят.

— У них жизнь вроде нашей, если не похуже в сто раз. Они тебе, Маша, порасскажут. Ребята огонь, воду и медные трубы прошли. Хлебнули горького до слез.

Женщина посмотрела недоверчиво на Петрика, потом на Володю и ничего не сказала. Она понесла белье в дом, а ребята остались во дворе. Петрик и Володя почувствовали неловкость от холодного приема, но рыжеусый успокоил:

— Ничего, ничего, ребятки. Отдохнете, переночуете, а завтра видно будет. Мария Федоровна — человек добрый.

Он оказался прав. Через час Мария Федоровна поила ребят чаем и, вытирая украдкой слезы кончиком головного платка, слушала их рассказы о скитаниях по Алтаю. А потом и сама разговорилась.

— За сытым хлебом мы сюда поехали, а чуть с голоду тут ноги не протянули. Сынишку похоронили на чужой земле и сами едва живы остались.

Мария Федоровна рассказала о печальной судьбе Обуховской коммуны. После свержения советской власти местные кулаки ограбили коммунаров до нитки и согнали с земли. Некоторых белые посадили в тюрьму, часть ушла в партизаны и погибла в боях с анненковцами. Уцелевшие обуховцы потихоньку разбрелись по окрестным селам, переселились в Усть-Каменогорск, Зыряновск и Риддер, а кое-кто и подальше уехал от злого глаза — в Зайсан и Семипалатинск. Муж Марии Федоровны Карп Семенович Чайкин открыл в Долгой деревне слесарную мастерскую и жил неплохо, заказчиков было достаточно. Но Мария Федоровна тосковала по далекому Питеру и готова была хоть сейчас пешком уйти в родной город.

Почти неделю прожили ребята в доме слесаря, да и дольше, вероятно, остались бы, если бы не приехал к нему пчеловод Кондратьев.

— А я вас заждался, Дмитрий Гордеевич, — сказал слесарь, здороваясь с заказчиком. — Думал, не приболели ли?

— Дела были неотложные, Карп Семенович! Ну, как моя посуда?

— Все давно готово, к сроку.

И Чайкин принес два новеньких бака из оцинкованного железа. Пчеловод рассчитался с Карпом Семеновичем натурой — поставил на стол глиняную крынку с медом.

— Переложи-ка, хозяюшка, в свою или взамен мне дай другую, — сказал он Марии Федоровне.

— Сейчас! А ну, ребята, снимите с верхней полки крайнюю крынку!

Петрик полез доставать ее, а пчеловод спросил:

— Это что у тебя за помощники?

— Земляки гостят, — ответила за мужа Мария Федоровна. — Наши, питерские.

— Тоже обуховские?

— Нет.

И Мария Федоровна рассказала Кондратьеву про скитания ребят и погибшего Борю. Дмитрий Гордеевич слушал с большим сочувствием.

— Так. Ну, а куда же вы теперь думаете подаваться? — спросил он Петрика и Володю.

— Будем пробираться домой, в Питер.

— Совсем рядом, — сказал Кондратьев. — Чудаки! Ведь кругом фронты, война идет.

— Я и то голову ломаю, куда бы лучше ребят определить, — вздохнула Мария Федоровна. — До сирот сейчас никому дела нет, приюты позакрывали.

— А мы в приют и не пойдем, — тихо сказал Петрик.

— Это по-моему! — одобрил пчеловод. — Какой может быть приют? Ребята здоровые, кусок хлеба сами должны заработать.

Он подумал немного и сказал.

— Двоих мне ни к чему, а одного бы я взял к себе на пасеку. Хоть сейчас. Но работать, — предупреждаю, — крепко придется. Я лодырей не люблю.

Предложение Кондратьева было неожиданным не только для Петрика и Володи, но и для слесаря с женой.

— Ну и очень хорошо, — сказала довольная Мария Федоровна. — Нам их двоих кормить трудно, Дмитрий Гордеевич. А один как-нибудь проживет. Мужу помогать будет, а между делом и сам обучится ремеслу.

— Верно, верно, — сказал Кондратьев. — Ну, ребята, кто же ко мне хочет? Решайте сами.

Петрик и Володя смотрели друг на друга. Им очень не хотелось расставаться. Мария Федоровна первая догадалась, какое чувство волнует ребят.

— Ничего, ничего... Пасека не за горами, видаться будете. Ноги молодые, за какой-нибудь час добежите друг до друга.

Петрик понял: выбирать не приходилось, надо решать, кому ехать с пчеловодом и кому оставаться у слесаря.

— Куда хочешь, Володя?

За него ответила Мария Федоровна, он ей больше нравился, чем бойкий Петрик:

— Он у нас пусть поживет, а ты собирайся к Дмитрию Гордеевичу.

Так и решилась в этот день судьба ребят. Мария Федоровна подарила Петрику чистую рубаху и сказала на прощанье:

— Не скучай, не скучай, не навек расстаетесь. Дмитрий Гордеевич строгий, но душа-человек. Ты у него будешь жить, как у христа за пазухой.

Чайкин погрузил на телегу два оцинкованных бака, Петрик попрощался с притихшим Володей, со слесарем и его женой и сказал пчеловоду:

— Можно, я буду лошадью править?

— Правь!

До Кондратьевской заимки ехали больше часа. Она открылась неожиданно за круглой сопкой. В хорошо защищенной от ветра лощине густо зеленела большая роща.

— Вон где мои пчелки трудятся! — показал рукой Дмитрий Гордеевич. — Привольно им тут, хорошо!