Пропавший брат

— Я ему вправлял в бане! — объяснил Петрик. — Надо еще раз дернуть, да он не дает.

— Ну это ты, брат, зря! — решительно запротестовал Пирожников. — Сегодня пусть к врачу сходит. Я адрес дам. И денег тоже.

Он достал керенку и сунул Петрику в руку.

Лоб комиссара прорезала складка. Он понимал: двадцать рублей не спасут ребят от нужды, а оказать настоящую, действительную помощь колебался. «Хотя... — Пирожников задумался. — Нет, двое...»

Петрик рассказал про ночевки с беспризорниками в пустом вагоне. Там были воришки, карманники, а однажды ночевал бородатый дядя с ножиком, и ножик был в крови. Потом еще была тетя без носа.

— Слушайте, — сказал Пирожников, — я бы мог одного пристроить на работу... в парикмахерскую, мальчиком. А вот другого не знаю как. Впрочем, ночевать можно и двоим. В мастерской на полу. Не пропадать же вам в самом деле. Идемте!

Парикмахерская, куда привел Пирожников ребят, помещалась в низеньком одноэтажном домике, на глухой малолюдной улице. Над входной дверью висела большая вывеска:

ПАРИКМАХЕР

На другой вывеске, приколоченной сбоку двери, изображена была голова румяного гражданина с одним недобритым усом и левой бакенбардой. Пониже столбиком было написано:

Стрижка

волос

бритье

работа

аккур-

атная

цены

общедо-

ступные

В парикмахерской у стены стояло треснувшее трюмо с полочкой, на ней лежали две бритвы, машинка для стрижки волос, гребешок с поломанными зубьями, бутылочки и ножницы.

— Ну, что же, откроем заведение! — сказал Пирожников и достал белый халат.

— Вы сами парикмахер? — удивился Петрик.

— Садись, постригу! — вместо ответа скомандовал Пирожников и накинул на него белую простынку.

Петрик сел на стул и в мутном от сырости зеркале увидел похудевшее лицо и оттопыренные уши. Холодная стальная машинка, пробежав от затылка ко лбу, оставила на голове ровную светлую борозду.

— Не беспокоит?

— Что?

— Я спрашиваю, не беспокоит? Машинка!

— Нет-нет!

Через несколько минут остриженный Петрик с любопытством разглядывал в зеркало свою белую, с голубоватым отливом голову.

— Хорошо, — одобрительно сказал он и заискивающе улыбнулся. — А можно, я его подстригу? Машинкой вашей.

И Петрик кивнул на брата.

— Не сумеешь, — сказал Пирожников и скомандовал Володе: — Садись и ты.

Комиссар стриг Володю, а Петрик, внимательно следя за его работой, вспоминал встречу в поезде с тетей в брюках.

— Готово! — воскликнул Пирожников и шлепнул Володю по стриженому затылку. — Теперь отправляйся к врачу. Вот тебе адрес и деньги. Покажи ему свою руку.

Володя, довольный, убежал, а Пирожников показал Петрику крохотную кухню, отгороженную от мастерской дощатой перегородкой. Здесь стояла узкая продавленная койка комиссара, накрытая солдатским шинельным сукном, а из-под нее торчал угол небольшой корзинки.

— Я сплю тут, а вы будете ночевать в мастерской.

Колокольчик, приделанный к входной двери, громко звякнул, возвещая о приходе первого посетителя. В парикмахерскую вошел извозчик с кнутом под мышкой и снял картуз.

— Подравняться можно?

— Милости просим. Прошу. Садитесь.

Пирожников достал белую простынку и старательно заправил ее за воротник извозчичьего пиджака.

* * *

Доктор вправил Володе вывихнутую руку, и он смог через два дня приступить к работе в парикмахерской, а Петрик устроился работать газетчиком.

С утра он убегал в экспедицию и ждал, когда из типографии привезут отпечатанные за ночь газеты. Получив объемистую пачку, мальчик мчался с нею по центральным улицам, во весь голос выкрикивая последние новости.

Часам к трем-четырем все газеты бывали обычно распроданы, и Петрик бежал в столовую. Здесь он наскоро хлебал пустые щи, торопясь в парикмахерскую сменить брата у кипящего самовара. Довольно часто, однако, приходилось обходиться и без обеда. Сидя в кухне, ребята пили морковный чай с хлебом, наблюдая через узкую дверную щель за работой Пирожникова. Его звали Борисом Петровичем, но они окрестили бывшего белебеевского комиссара за длинный тонкий нос Гоголем и так называли Пирожникова за глаза.

Посетители в парикмахерскую заглядывали редко. Вероятно, потому Борис Петрович открывал свое заведение поздно — не раньше двенадцати часов. И еще Володя подметил: некоторые клиенты заходили бриться каждый день и поддерживали с Пирожниковым дружеские отношения.

Довольно часто Борис Петрович говорил Володе:

— Ты побудь в мастерской, встречай публику.

А сам уходил на кухню вместе с гостем. На столе появлялась недопитая бутылка водки, помидоры и два граненых стаканчика. Вот и сегодня пришел новый гость в хорошо сшитом пальто и офицерской фуражке без кокарды. Он опустился на койку и спросил недовольным тоном:

— А это что у вас за мальчишка?

— Ученик.

— Он что, живет здесь?

— Ночует.

— Ночует? — переспросил гость.

— Видите, товарищ, я подумал, что это будет даже удобнее во всех отношениях.

— А я думаю, что во всех отношениях это неудобно.

Пирожников заговорил шепотом. Что он шептал, Володя не мог разобрать. Но гость сердито сказал:

— Мы с вами не детский приют устраиваем.

— Ручаюсь головой!

Этот неприятный человек зачастил бриться ежедневно. Не глядя на Володю, он проходил на кухню и бесцеремонно разваливался на койке. Если в парикмахерской никого не было, Пирожников угощал его водкой и помидорами. Помидоры гость ел, а водки не пил. Володя заметил: она не убывала в бутылке.

По вечерам, когда закрывали парикмахерскую на огромный висячий замок и задвигали на окнах тяжелые ставни, Борис Петрович за чаем выслушивал бесконечные рассказы Петрика, проводившего полдня на улице и знавшего решительно все, что творилось в городе.

— Вчера ночью, — захлебываясь и сверкая глазами, рассказывал Петрик, — за Березовой рощей анненковцы расстреляли восемь большевиков. Семь человек насмерть, а одного ранили. Он приполз ночью к себе домой, в Игнатовку. Жена отворила — видит — голый перед ней. Ей бы его, дуре, спрятать скорей, а она испугалась, думала, привидение с того света. И дверь на крючок. Он к соседям. А те тоже боятся. Он к милиционеру. А тот совсем напугался — и бежать от него, прямо в штаб. Анненковцы прискакали и шашками зарубили...

От таких рассказов у Володи по спине пробегали мурашки. Страшно! Борис Петрович хмурился и начинал насвистывать да ерошить волосы. А потом доставал свою любимую книгу и читал вслух непонятные стихи замогильным голосом:

Рожденные в года глухие,

Пути не помнят своего...

Мы, дети страшных лет России,

Забыть не в силах ничего...

Во время чтения лицо Бориса Петровича становилось таким печальным, что ребятам тоже делалось грустно.

Осенние вечера за беседами и чтением стихов промелькнули незаметно. Наступила зима, но она теперь не страшила братьев. Петрик скопил денег на покупку подержанных валенок, а на теплую одежду Пирожников пожертвовал полсотни рублей. У ребят был теплый угол, кусок хлеба, а главное, добрый покровитель — Борис Петрович.

И только одно сильно огорчало Володю: невозможность узнать, куда же пропал Боря, ехавший с эшелоном № 153/462.

— А если попробовать через газету его поискать! — предложил однажды Борис Петрович. — Давайте дадим объявление в «Зарю»?