Время тишины

Признаюсь, до его слов я кипел от негодования, У меня и мысли не было о том, в какую неприятную историю я мог втянуть себя сенсационным журналистским расследованием. Гудомаров-младший открыл мне глаза. Я начал понимать, что его идея-фикс о разрушении прогнившей системы и сооружении новой не так уж и глупа, как казалась на первый взгляд. С тех пор я стал высказываться в статьях осторожнее, взвешивал каждое слово и начал собирать коллекцию из документов, которые в случае судебного разбирательства могли бы подтвердить написанное мною. Забегая вперед, скажу, что коллекция со временем достигла такого масштаба, что впору было преобразовать ее в фундаментальную библиотеку. Для этого достаточно было бы повесить соответствующую табличку над дверью в мою квартиру.

Уж в чем, в чем, а в документах недостатка не было. Я не сказал еще об одном удивительном факте. Появление нашей газеты всколыхнуло ранее дремавшие пласты общества, в которых вдруг заговорила совесть. Правда, оно не прибавило им храбрости. Но сам факт того, что «доброжелатели» и «анонимы» начали заваливать нас кипой документов, ранее скрытых от постороннего взгляда, говорит сам за себя. Даже сейчас, спустя много лет, не устаю удивляться тому, как много подбрасывали нам документов, уличающих известные личности в сомнительных с точки зрения закона делах.

Их упаковывали в конверты и бросали в наши почтовые ящики или подсовывали под двери редакции. Их приносили посыльные или «доброжелатели», укутавшись в темные плащи и соблюдая правила конспирации, вычитанные из шпионских романов. А однажды, по предварительной договоренности, достигнутой через посредника по телефону, мне пришлось с праздным видом бродить за чиновником по длинным коридорам мэрии и подбирать и совать за пазуху якобы случайно оброненные им документы. Работа журналистов постепенно начала сводиться не к тому, чтобы что-то добыть или разнюхать, а к тому, чтобы проверить поступившую информацию.

Сначала нас это радовало, как радовало бы дуралея, которому на дом принесли лотерейный билет с гарантированным выигрышем. Но скоро ворох бумаг покрыл нас с головой. Информации о злоупотреблениях накопилось столько, сколько не вместили бы в себя архивы суда и следственных органов вместе взятых. К тому же мы стали замечать, что приносить начали и дезинформацию, и вообще появились попытки свести счеты друг с другом нашими руками. Это охладило пыл борцов за справедливость и снизило градус эйфории, в которой мы пребывали некоторое время. С другой стороны, мы приобрели бесценный опыт, которого не наберешься, работая в официальном издании.

Мы чувствовали себя первопроходцами, открывавшими новые земли и знакомившимися с обычаями проживающих там народов. Все шло великолепно до того рокового дня в середине августе, когда нам впервые вовремя не выдали зарплату. В тот день мы поняли, насколько трудное затеяли дело.

Первые проблемы

– Как это, нет денег? – рык взбешенного Вадика прокатился по коридорам и кабинетам редакции, оповестив мир о том, что и спустя неделю после положенного срока зарплату не выдадут.

На его рык из щелей и закоулков редакции, словно зомби в дешевом фильме ужасов, повылезали люди и объединились вокруг Вадика, готовые поддержать его словом и делом. В руках у них не было вил. Не было даже веревок, при помощи которых обычно вешают буржуев на фонарные столбы. Однако физиономии собравшихся язык не повернулся бы назвать дружелюбными. И все же в них не было еще той ярости, что зажигает революции и толкает людей на баррикады. На лицах стыло то недовольство, которое охватывает человека, когда нарушен его привычный уклад жизни. Нам, привыкшим за три месяца к роскошной жизни с полным деньгами карманом, вдруг открылось, что карман в один миг может опустеть. Неудивительно, что открытие слегка огорчило, и мы начали точить клыки на бухгалтершу.

Но женщину, которая запросто на поле боя могла бы остановить грудью танк, а то и дивизию бронемашин, не так-то и легко запугать какому-то десятку-другому озлобленных людей. Тамара Петровна, окатив толпу протестующих тяжелым и презрительным взглядом, не вдаваясь в подробности, подтвердила нерадостную информацию, озвученную Вадиком, и заявила, что денег нет. А когда будут, ей, дескать, неизвестно. Затем особа, которую Саня Бойко иногда характеризовал загадочной фразой «тоже женщина», предложила нам, то есть коллективу, отправиться на места и продолжить работу в обычном режиме. Обратив толпу в бегство, она зловеще добавила, что мы мешаем ей работать. А когда кто-то мешает ей работать, то у нее портится настроение. А когда у нее портится настроение, она вольно или невольно может напутать в расчетах и неправильно рассчитать зарплату.

Созданная ею логическая цепочка намекала на то, что бухгалтеру настроение портить не стоит, если только мы не желаем окончательно лишиться средств для существования. Убравшись по рабочим местам, мы, конечно, вполголоса пороптали. А затем решили, что, возможно, Тамара Петровна не так уж и виновата и не вполне заслуживает сожжения на костре. Наверное, думали мы, произошло одно из тех недоразумений, которые, как считают обыватели, иногда происходят в банках. Какой-нибудь мелкий клерк забыл заполнить ведомость или поставил закорючку не в том месте, из-за чего деньги из хранилища выдать отказались.

Причин для финансовой паники, на взгляд со стороны, не было. Газета выходила еженедельно тиражом в тридцать тысяч экземпляров. По меркам нашей области, это было неплохо и по всем раскладам гарантировало изданию самоокупаемость. Поэтому мы не стали пинать Тамару Петровну ногами, как это, наверное, сделали бы другие расстроенные работяги, вероломно лишенные законного заработка, и единодушно пришли к мнению, что надо просто немного подождать.

Но минуло еще две недели, а денег так и не выдали. Более того, куда-то пропал Гудомаров-младший. Он перестал появляться в редакции. Связь поддерживал лишь телефонную, да и то с Тамарой Петровной. Последняя соблюдала меры конспирации. Она выбегала из редакции, чтобы поговорить с боссом. А если такой возможности не было, или у входа томилось редакционное общество, попыхивая сигареткой, она делала странное лицо и начинала называть Гудомарова-младшего сынулей. Все знали, что никакого сынули у нее нет. Есть только дочурка, которую сверстники еще в школе прозвали Центнером. Звучали конспиративные беседы с боссом примерно так:

– Да, сынуля, все поняла, платежные документы отнесу завтра же и по пути загляну в типографию, узнать, не закрыли ли нам кредит, – прикрывая рот рукой, полушепотом говорила Тамара Петровна, свято веря в то, что никто не догадывается о личности ее невидимого собеседника. – А как у тебя дела, сына? Не хочешь вернуться домой? Тараканы начинают волноваться…

Чтобы не расстраивать Тамару Петровну, мы делали вид, будто верим в вымышленного сына, с которым она ведет заговорщические беседы. Временами даже справлялись о здоровье дитяти и его жизненных планах, чем приводили женщину в замешательство. Обычно в таких случаях, глупо поморгав, она уточняла, какого именно сына мы имеем ввиду. А вспомнив, что неожиданно обрела дитя, хвалилась тем, какой он у нее замечательный. В душе мы хохотали, слушая мифические истории о парне, которого вот-вот возьмут на работу в администрацию президента. В другой раз она представляла его главой крупной корпорации, иногда – офицером, зорко следящим за неприкосновенностью государственной границы где-то на Дальнем Востоке.

Словом, мы развлекались вовсю, так как ничего другого не оставалось. Однако сам факт бухгалтерско-редакторских закулисных бесед насторожил. В души закралось предчувствие беды, и чем дольше отсутствовал Гудомаров-младший, тем сильнее оно становилось. Мы чувствовали себя словно дети, оставленные ночью у дверей приюта любимой матерью. Перед нами вставала другая жизнь, и она пугала неопределенностью.

Не унывал лишь коммерческий директор, он же распространитель Саня Бойко. Он тоже появлялся в редакции нечасто, сообщая во время коротких набегов, что ему приходится много разъезжать по делам. Нам его оправдания были ни к чему. В конце концов, у каждого своя работа. И потому до поры, до времени мы не беспокоили его расспросами.