Страница 1 из 2
Лариса Небога
Чисто донецкая история
Одна из множества историй семей, живущих на Донбассе, типичная для нашего времени
Сегодня навечерие Рождества, все ждут чуда, обновления. В душе живет надежда, и верится в то, что пока невозможно.
Эта семейная пара тоже ждет перемен к лучшему, опасаясь даже думать, что может быть по-другому. Они живут в Донецке 13 лет, до войны и во время нее, и не думают никуда уезжать. Так вышло.
Самыми страшными оказались две недели 2022 года, когда с детьми не было связи. У него – две дочки и две внучки, а еще бывшая жена с неустойчивой психикой. У нее – сын, невестка и два внука, младший грудничок, невестка кормящая. И все эти люди – смысл жизни, самое родное и любимое – в Мариуполе, под огнем, и судьба их неизвестна.
Он – военный пенсионер, его не взяли на эту войну из-за возраста и здоровья. Он обращался в военкомат в самом начале, еще в 2014 году, но и тогда уже не годился. С ним поговорили очень вежливо и отправили домой, на заслуженный отдых. Она тоже пенсионерка, но работает, потому что врачом можно работать до преклонных лет. Профессия нужна ей, наверное, больше, чем она профессии, потому что работа – единственное сейчас занятие, позволяющее чувствовать себя необходимой людям.
Новости они смотрели, не отрываясь, ловили каждое слово. Телевизор выключали только глубокой ночью. Просыпаясь посреди ночи, просматривала все новостные группы в телефоне. Он узнавать новости из телефона не любил, предпочитал компьютер. Новости отовсюду были такие, что останавливалось дыхание: расстрелянные дома и улицы, люди готовят пищу на кострах, свежие могилы во дворах домов, трупы и пожарища. В сводках не было адресов, где жили самые родные, но от этого не легче. Сводки составляются постфактум, иногда точные адреса появляются через 1-2 дня. Может, в эту самую минуту дети-внуки погибают, а ты ничем помочь не можешь, совсем ничем. Остается только молиться, просить милости, умолять высшие силы сохранить жизнь тем, без кого твоя собственная потеряет всяческий смысл.
Иконы в доме были всегда. Стояли в шкафу за стеклом, рядом свечи. Одна икона досталась ей от бабушки, старинная, в окладе. Кто знает, сколько ей лет. Разговаривая с иконой, она знала, что Он слышит, потому что взгляд Его менялся. Когда просьба была невыполнима, взгляд оставался неподвижным, отстраненным, а если просимое должно было исполниться, Он смыкал веки и снова их раскрывал, ласково подтверждая: да, так и будет.
Чудесное свойство иконы она открыла для себя около 15 лет назад, когда умирал любимый отец. До этого времени икона просто хранилась дома, с нее стирали пыль, и только. Верующей она тогда не была. Крестилась в 30 лет, после маминой смерти, потому что невыносимо было думать, что рассталась с мамой навсегда. А так, после крещения, стала думать, что передала ее в надежные руки, и можно молиться о душе, и смертельное расставание не навсегда.
Отец слабел на глазах, перепутал день с ночью, по пока еще сам ел и мог вставать. До ванной дойти уже не мог, вся гигиена происходила в постели, но просил брить каждый день, не хотел выглядеть неопрятно. Потом открылось язвенное кровотечение, и когда Скорая выносила его на одеяле, бесконечно мучительно было видеть беспомощность самого родного человека.
Кровотечение остановили, но стало понятно, что до окончательного расставания совсем недолго. Дома это как-то не было заметно, жизнь крутилась по заведенному распорядку: утром она подходила к постели отца, и ее встречала непередаваемо родная улыбка со светом любви изнутри. Потому умывание, туалет, завтраки и обеды, телевизор, а между делом – разговоры обо всем, когда слов мало, и одна душа на двоих.
В больнице все выглядело иначе. Она совала деньги хамской санитарке, чтобы подмыла утром, чтобы папа не лежал в мокрой постели, чтобы дали теплый чай, когда попросит. Не менее хамоватая заведующая говорила ей – ты, а в глазах читалось презрение: очередная дочурка сдала отца на попечение медиков, потому что сама не хочет возиться. Доказывать ей что-то не было сил, тем более что половина отделения заполнена брошенными стариками.
Вернувшись из больницы домой в один из таких дней, с опустошенной душой, она подошла к иконе и стала просить ее, обливаясь слезами, оставить отца на этом свете еще на полгода, потому что расстаться раньше нет сил. Он посмотрел внимательно и тогда впервые смежил веки, давая понять, что просьба услышана. Она сразу поняла, что эти полгода у них есть.
Они поспешили забрать отца, как только угроза миновала. Им даже дали коляску, довезти до выхода. Задние колеса на коляске не крутились, одно вообще слетело, и они вдвоем с мужем почти на руках донесли отца до такси.
С тех пор она относилась к иконе совершенно иначе – как к живому родному человеку, который обязательно поможет в самый трудный момент. Икона по-прежнему стояла в шкафу за стеклом, и хотя рядом лежали свечи, оба чувствовали, что это неправильно. В конце концов, муж сделал своими руками иконостас – красивую полочку светлого дерева, прикрепив ее в восточном углу над столом. Теперь икона смотрела на них немного сверху, и всегда была на виду. Рядом поместились иконки поменьше, и веточка вербы, и свеча. Выйдя утром из спальни, они первым делом встречали взгляд Спасителя с иконы, и от этого в душу приходил покой. Они оба знали, что как бы ни было трудно сегодня, в итоге все будет так, как должно быть, все будет правильно.
Эти две невозможные недели они почти не разговаривали. Механически ели-спали, временами застывая. Спать получалось не очень, потому что в тишине и темноте обострялись мысли. Они лежат под одеялами на кровати в теплом доме, а дети-внуки? Они еще живы вообще или уже никого нет?
Женщина знала, что ее сын, невестка и внуки живы. Неизвестно, откуда это знание приходило, но она чувствовала так. Им трудно, они в опасности, но – живы, это точно. Взялась за вязание, чтобы чем-то занять руки. Она любила вязание за то, что в процессе исчезали мысли. Даже если узор был простой или его не было совсем, все равно мелькание спиц или скольжение крючка начисто затмевали реальность. Начала вязать зеленые сервировочные салфетки, семь штук, загадав про себя, что отдаст невестке, когда семья подаст весточку.
В новостях проходили сюжеты о том, что колонну Красного Креста в очередной раз не выпустили из Мариуполя, обстреляли на выезде. Сюжеты шли по сообщениям очевидцев, тогда еще не было известно о братских могилах во дворах многоэтажек.
Созванивалась каждый день со сватами. Отношения с ними не сложились, слишком разные люди, точек соприкосновения нет. Они жили в Петровском районе, самом обстреливаемом Украиной. Но все равно ненавидели Россию. Логического объяснения этому нет.
На девятом этаже их дома ловила украинская связь, и сват привык каждый день созваниваться с дочерью. За эти страшные дни один раз дозвонился сын с какого-то международного номера из офиса МКК. Просил связаться с управлением в Киеве, сам дозвониться туда не может. Сын всегда скуп на слова и эмоции, и этот звонок означал одно: они на грани, помощи нет ниоткуда. Женщина тут же кинулась названивать по всем номерам, но ни один не отвечал.
Сильно помогала работа: переживаешь или нет, перед тобой больные люди, которым требуется помощь. На приеме некогда думать о своем. У сотрудников родственники тоже оказались в Мариуполе в тяжелый час: у одного брат, у другого дочь. От сотрудников ничего утешительно нет: следят, в каком районе идет бой, и думают о своих. Известий нет, связь прервана, утешить нечем. Отправили данные родных куда только можно, волонтерам тоже. Тишина. Женщина позвонила в Красный Крест, на работу сына. Приятная женщина записала данные, но и только. Оказалось, что у них тоже нет данных о сотрудниках, работающих в Мариуполе. То есть анкетные данные присутствуют, в вот что там сейчас происходит, неизвестно. Обещала дать знать, как только появятся новости.