Год Крысы

– Евгений, добрый вечер! – заговорила знакомая рыжая голова. – Мы по поводу черновика…

– Я почти закончил.

– А мы увидели тут… Точнее услышали вашу музыку в новой пьесе….

– Какой пьесе? – удивился я. – Я года четыре ни с кем не работал, ни для кого не писал.

– Погодите, а вот я сейчас вижу афишу. Премьера в Ельцин-Центре, вы там – главный композитор.

– Чего?! – я вскочил от злости, стул треснул об пол. – Ничего я для них не писал, это какая-то ошибка. Что бы там не было – не воспринимайте это. То совсем другое, я специально для вашего театра другое сочинил.

– Мы уже отправили запись пьесы как наиболее актуальный пример.

– Нет, нет, нет! – я хватался за голову, пытаясь разбудить себя. – Это кошмар какой-то! Как вы смеете? Я же сказал – нельзя это брать примером.

– То есть вы знаете, о чем речь идет?

– Нет, не знаю. Погодите, я вам завтра принесу новую пьесу. С совсем другой музыкой, сюжетом, героями, все расписал, даже костюмы и реплики, как людей в зале рассаживать…

– Евгений, мы уже отправили пьесу из Ельцин-Центра. Получилось неплохо, на наш взгляд.

– Какой нахер неплохо?! Мне не нужно «неплохо». Неплохо – это вы мужикам показывать будете, а у меня как надо, блять. Зачем примером второсортное что-то отправлять без разрешения автора. Вы не охуели?

– Евгений… – рыжая не могла меня успокоить, я был в ярости. Полетели бумаги в стены, инструменты, игрушки Кирюхи, стулья. Все вокруг меня злило, я видел десяток голов, среди них и рыжая, и черный, и тот самый светлый, урод.

– Суки! Да пошли вы нахуй, уебаны, что вы нахер знаете об искусстве? Я тут несколько недель свою душу в мельчайших деталях выпячиваю. Ваши памятники просто галькой станут после такого, вы поняли? Я сам поставлю все. Запишу, сниму, сделаю как надо. Идите в пизду, уроды! Скоты. Мрази неотесанные.

– Евгений, у вас прекрасная работа вышла! – чуть ли не плакала рыжая через телефон. – Уверена, что именно вы станете худруком.

– Да не буду я иметь дело с такими уебанами, как вы! Где оно?! Где вы увидели эту пьесу, а?

– В интернете… – рыдала рыжая.

– Все ответят! – я метнул телефон в стену, он перестал быть средством связи; ничего с театралами не связывало меня больше, только память да ненависть. Я еще долго пыхтел, рвал все, что под руку попадется, пока не увидел, как за кухонным проемом блестит пара испуганных глаз. Стоило мне замолчать, как зарыдал Кирюха, мой сын. Лера пыталась оставаться сильной. Я встал с пола раздавленный и разочарованный во всем – прямо как месяцы назад, до того дня, когда открыл веки и мир обрел смысл. Он снова исчез, вот так. Оставил меня, как отец-алкаш.

– Я убью тебя, Витя! – закричал я и выпрыгнул из квартиры, побежал по лестнице, тяжело дыша и покусывая пальцы. Ругался зря, никого бы я не убил, но злобе необходимо выкопать русло, иначе оно внутрь выльется, и на пути его ничего не останется.

Сколько страха было в глазах Кирюхи и Леры! Никогда столько не видел, даже представить не мог, что это возможно, иметь настолько глубокую душу, чтобы так сильно испугаться. И не объяснишь им, почему я злюсь – сам не знаю. Пока топал в сторону дома Вити, из меня злоба выветрилась, остался токсичный осадок – я был унижен. Как он смел так поступить! И ни рубля я за это не получил, да и к черту эти рубли! Он мое имя бессмертное загадил либеральной живописью. Будто нассали и сказали: «Не благодарите». Мразота. Врежу ему разок и уйду довольный – ничего теперь не исправить. Место в театре отдадут другому, а меня впредь и дальше будут судить по этой ошибке чужого воображения. Я тоже хорош – довольный отправил Витьку все, хотел от него похвалы услышать. Услышал! С ним гром, семь труб, погибель памяти обо мне.

Витя, оказалось, уехал. Я двадцать минут бил его дверь кулаками, пока из-за двери не раздался голос его жены-потаскухи. Открывать она мне не стала… Слышно было – не одна, пьяная. От греха подальше ушел никакой – обессиленный и разочарованный в собственном труде. Две недели я не покладал рук ради поучительного, самого доброго произведения… Кто меня знает – увидел бы и ни за что не поверил бы, что в моем мире может восторжествовать добро. Теперь и я не верю. Больше я в это не верю. Повсюду враги и обманщики, как я мог про это забыть! Расслабился, отвис живот, понравилось тебе, Алеев, жить в комфорте, да? На тебя жена боится смотреть, ребенок рядом с тобой плачет, ничтожество. Я взял в разливайке, в квартале от дома, пива и пил его до тех пор, пока не забыл, откуда шел, почему у меня красные костяшки и почему все вокруг вызывает во мне ненависть. Время ушло впустую, я его профукал, ничего от жизни не получил и не приумножил. Будто бы зря родился. Лера, бедная, ради меня терпит неблагодарную работу, горбатится за троих, чтобы смочь нас прокормить. Стихи пишет, прекрасные! Откровенные! Самой честной души слова. А интернет смеется, злые люди. Не печатают и ее рисунки. Она мне пыталась об этом сказать, а я не хотел слушать, говорил о себе в порыве радости… Залились глаза жижой, и теперь пошла реакция: они горят!

Следующим утром я не мог встать с кровати. Жизнь вновь стала бессмысленна. Так бывало ранее: сначала все хорошо, а потом все просто ужасно. Комната уменьшилась, на язык вернулся гадкий привкус дыма, такой знакомый. Глаза открылись через боль, в зеркале отражалось мое помятое лицо. Я повернул голову от него и увидел, как Лера сбоку плачет. По моему выражению лица она все поняла, давно этому научилась. Теперь ей не только придется работать, так и еще следить за тем, чтобы я с собой не покончил. Вот такой я ничтожный, вот такой я слабый. Прыг-скок, с депрессии на манию.

– Что это за звук? – спросил я.

– Это телефон, – Лера спрятала его под подушкой.

– Это моя музыка, – спокойно сказал я. – Откуда? Это же то…

Она боязливо протянула мне телефон. На маленьком сенсорном экране несколько актеров в платьях били друг друга и разбивали бутылки. Видео называлось: «Бесконечный Поток». В описании стояло мое имя: автор музыкального сопровождения. Я протянул телефон Лере, закутался в одеяло и умолял Бога, чтобы скорее все это прошло.

– Пожалуйста, только без приступов.

6.

Себе я признавался неоднократно – я лжец, и все сказанное мной не более, чем оправдание собственной ничтожности. Это же так просто – обвинить другого, пусть он и разруливает неудержимое течение жизни, отвечает за свои ошибки. Но на то я и лжец, что вру самому себе и в это верю. Иногда сомневаюсь, переживаю и виню себя во всем, а потом забываю, и облик виноватого поднимается надо мной, как тень врага, прячущегося за горизонтом.

Все же мне полегчало. Стресс – это двигатель развития, и если бы не эта встреча, то я бы, как кастрюля, в пустой квартире кипятился и вскоре лопнул. Никто бы об этом и не узнал. Спасли меня родительские рубли, я мог без лишних мыслей продолжать поиски «Года Крысы». Одно интервью на rap.ru, ретроспектива на The Flow, хвалебные фанфары главного редактора The Village. Афиши выступлений в Esquire, на билбордах в небольших городах, самодельные флаеры на коре березы. Сквозь астрологические заметки о крысином 2020-м скрывались тысячи публикаций Вконтакте с прикрепленными аудиозаписями группы. Включил первую и чуть не обомлел. От басов задрожали уши, малый барабан выстреливал на четные доли, и тут, как будто с помойки, раздался надрывный голос бездомного. Песня длилась недолго, и каждые несколько минут сюжет менялся: сначала чиновник повествует о своих неудачах, чтобы потом, через несколько куплетов вступила его жена, разочарованная в нем до основания. Завершается трек совместным самоубийством без предварительного сговора. Качало! Хотелось подпевать! Тогда я вспомнил о скачанных на телефон альбомах группы.

Поиски стали намного веселей. Например, нашлись сканы ярославского зина с ранним интервью группы:

Жека: Это то состояние, когда ты уже вроде и печаль прошел, и разочарование, и вроде пообещал себе смириться, как минимум на словах, может – в лучшем случае! – и на деле, но душа всегда позади. И ты остаешься посреди этого, смотришь на то, что осталось за тобой, но душой вернуться к этому не можешь. Прикоснуться, взглянуть – да, но уже поздно, ты изолирован от прежних выводов, ибо они уже под сомнением.