Нюрнберг

Волгину нравилось такое состояние брата. В эти минуты им было легче управлять. Не в плохом смысле – но должен же младший брат слушаться старшего. И Волгин с детства пытался добиться этого.

Колька слушался Волгина только в музеях. Уставится на картину и оторваться не может. Встанет у макета какого-нибудь старинного поместья и стоит как вкопанный.

Наверняка и сейчас застыл бы соляным столбом.

Отсюда, с высоты шестого, что ли, этажа (Волгин так трудно добирался наверх по разрушенным лестницам, что даже не взял на себя труд сосчитать, сколько в здании этажей) можно было разглядеть город во всех деталях. Вот только мешал дым пожарищ, который скрывал отдельные кварталы.

Невозможно было поверить, что это и есть столица гитлеровского рейха. Четыре года – с того самого дня, как фашистские войска вторглись на территорию СССР, с двадцать второго июня, – с этой самой даты не было в стране человека, который не мечтал бы о том времени, когда нацисты будут отброшены назад и когда падет Берлин.

Позади были страшные бои на самых подступах к Москве. Позади был Сталинград, где гитлеровским полчищам переломили хребет, а вместе с тем и ход всей Великой Отечественной. Позади была Курская дуга и освобождение половины Европы от «коричневой чумы» – так стали называть фашизм и все, что с ним связано.

И теперь каждый понимал, что этой страшной войне близится конец. И каждый понимал, что война закончится, когда падет Берлин.

И вот Волгин смотрел на Берлин, распростершийся у его ног. Смотрел и не мог поверить, что он здесь.

Однако же карта, которую Волгин расстелил перед собой, неуклонно свидетельствовала: там, впереди, в нескольких кварталах отсюда, – рейхсканцелярия, где скрываются главари нацистской Германии.

Волгин вскинул бинокль и еще раз всмотрелся в здания напротив.

От рейхсканцелярии его отделяли какие-то сотни метров, но разглядеть саму рейхсканцелярию с этой точки было невозможно: ее укрывал остов полуразбитой и все еще дымившейся крыши.

Волгин досадливо поморщился: эх, неудачную позицию выбрал. Но деваться было некуда, оставалось довольствоваться тем, что есть.

Волгин еще раз сверился с картой, сделал пару пометок химическим карандашом и, подхватив автомат, двинулся вниз по лестнице.

Плащ-палатка, как скошенное крыло, колыхалась за спиной.

Волгин был высок, широкоплеч, ладно скроен, в его фигуре и повадках ощущалась грация сильного молодого зверя. Возможно, его нельзя было назвать красивым в привычном смысле, однако нельзя было не признать, что он по-своему привлекателен: на чумазом от копоти лице блестели огромные глаза, жестко срезанные скулы свидетельствовали о сильном характере, трехдневная щетина очерчивала сильный подбородок.

У подъезда, укрывшись среди руин, его ждал небольшой отряд. Молодые, но уже опытные бойцы.

Курносый Юра Павлов, самый нетерпеливый из всех, радостно заулыбался. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Волгин остановил его жестом.

– Значит, так, – сказал Волгин, расстелив перед солдатами карту и ткнув пальцем в пометки, – мы сейчас здесь, а рейхсканцелярия вот здесь. Движемся к зданию имперской безопасности. Вот по этой улице.

Он ногтем прочертил путь на карте, затем махнул рукой в указанном направлении.

Бойцы понимающе переглянулись.

– А хорошо бы фюрера взять, а, товарищ капитан? – вдруг выпалил Павлов. – Я обещал.

– Кому ты обещал?

– Маме!

Все так и прыснули.

Волгин взглянул на Павлова и сердито сдвинул брови, пытаясь не рассмеяться вместе с остальными.

– Значит, так, рядовой. Ты солдат или как?

– Солдат! – осветился улыбкой Павлов.

На вид ему никак нельзя было дать больше семнадцати, хотя, конечно, он был постарше. Из-под пилотки задорно выбивался непокорный чуб, по-детски ярко проступали веснушки на закопченном лице.

«Ребенок, – подумал Волгин и обвел глазами отряд. – Все они еще дети…»

Сказал же он следующее:

– Давай без самодеятельности, Павлов. Наша задача – быть в этой точке до авиаудара, – обратился Волгин уже ко всем. – По пути освобождаем территорию от окопавшихся фрицев. Тут на каждом шагу можно столкнуться с неприятелем. Будьте бдительны!

Последние слова были отнюдь не лишними. Берлин, казалось, опустел после первых мощных бомбардировок, и это могло породить ощущение, что опасности нет.

Но опасность подстерегала повсюду. И особая опасность таилась в этом ощущении мнимой безопасности. Тут можно наделать больших ошибок. А ошибка на войне – любая ошибка, даже самая маленькая – может стоить жизни. И не только твоей.

Простые пацаны, опьяневшие от мысли, что они уже в Берлине, что войне вот-вот конец, а еще можно просто так, голыми руками, взять самого фюрера, казалось, потеряли чувство контроля, и это очень беспокоило Волгина.

Тот же Павлов – он ведь, несмотря на молодость, был уже опытным бойцом. Прошел огонь и воду. А вот, поди ж ты, вдруг про мамку вспомнил и по-детски почувствовал себя так, будто ему все под силу.

Волгин вновь бросил суровый взгляд на Павлова.

– А что, товарищ капитан? – виновато насупился тот. – Берлин, считай, взяли. И фюрера возьмем.

– Возьмем.

Павлов вдруг извлек из кармана гимнастерки сложенный треугольником лист бумаги и шепнул:

– Не успел отправить. Это матери… Если что.

Он собирался сказать что-то еще, но Волгин, который суеверно не любил подобные разговоры перед заданием, перебил:

– Вернемся – отправишь, – он вновь махнул рукой в указанном направлении. – Вперед!

Павлов кивнул и, подхватив автомат, двинулся за остальными.

Миновали площадь, усыпанную обломками. Свернули на широкую улицу.

Отряд двигался вдоль стены. Волгин оглядывался по сторонам, пытаясь обнаружить, где могла притаиться опасность.

Вдруг он замер. Замерли и остальные – мгновенно, не дожидаясь команды.

Волгин показал на угол здания. Затем жестом объяснил: угол надо обойти. С обеих сторон. Солдаты беззвучно рассыпались по руинам.

Волгин и сам не знал, почему он остановился. Ничего подозрительного в этом здании не было. Справа и слева высились такие же.

Интуиция. За три года на фронте он научился доверять ей.

Он дождался, пока отряд взял в клещи руины, и первый перемахнул через обвалившуюся стену.

Интуиция его не обманула. Под проломленной стеной, наклоненной к другой и образовавшей нечто вроде укрытия, сидели четверо немцев.

– Хенде хох! – крикнул Волгин и швырнул для убедительности в сторону гранату.

Граната разорвалась, никого не задев.

Солдаты скрутили растерянных фрицев и мгновенно обезоружили. Павлов сорвал с немцев погоны. Волгин приказал вести их в расположение части: там разберутся.

И в этот момент раздался выстрел. Он прозвучал откуда-то сверху, и молоденький Титов, безусый парнишка, который так сильно переживал отсутствие растительности на лице, что отыскал однажды в развалинах добротную немецкую бритву и каждый день скоблил верхнюю губу и щеки в надежде, что щетина наконец-то проклюнется, этот самый Титов, вставший в проеме стены, мешком повалился наземь.

Волгин отчаянно махнул своим, те залегли. Ничего не понимающие немцы, сбитые с ног и распластавшиеся на кирпичах, испуганно вертели головами.

Волгин прополз по-пластунски к стене, достал из нагрудного кармана осколок зеркальца, бережно завернутый в тряпицу. Вложил его в ладонь и высунул руку наружу.

Зеркало отразило пустую улицу, дымящиеся руины.

С помощью зеркала Волгин изучал окна дома напротив, откуда, по его предположению, мог раздаться выстрел. Выбитые, без рам окна были пусты и безмолвны. Кладбище, а не дом.

Наконец Волгин заметил легкое движение на уровне четвертого этажа. Мимолетное. Но Волгин уже знал: именно за этим окном притаился снайпер.

– Ждите здесь! – кратко распорядился Волгин и исчез в развалинах.

Если исходить из устава, это было нарушение. Командир группы не должен подвергать свою жизнь опасности. Надо было послать кого-нибудь из солдат.