Нюрнберг

И самое главное – помещение раздвинули в длину, увеличив количество гостевых мест, а в дополнение надстроили просторный балкон, с которого как на ладони можно было наблюдать происходящее.

В первом ярусе, по правую руку, находился на возвышении массивный судейский стол. Позади, как и на фасаде дворца, красовались флаги стран-победительниц.

Напротив судейского стола у противоположной стены размещалась выгородка с двумя рядами скамей. Это было место для подсудимых. А перед выгородкой стояли канцелярские столы, на этих столах раскладывали бумаги и писчие принадлежности люди в адвокатских мантиях.

Рядом стенографистки налаживали свои тяжелые, будто пульты управления, аппараты, а у дальней стены в стеклянных кабинах, готовясь к работе, возились переводчики. Вдоль стен и на входе прохаживались солдаты в парадной форме с белыми дубинками в руках.

Публика – и гости процесса, и его участники – неспешно рассаживались по местам. Они переговаривались, пожимали друг другу руки, улыбались, знакомились.

Волгин увидел Мигачева, который в дверях зала столкнулся с американским полковником – тем самым, который конфликтовал с Мигачевым в первый день, когда Волгин появился во Дворце правосудия. Зайцев успел ему шепнуть, что полковник этот – крайне неприятный субъект, фамилия его Гудман, и он здесь только затем, чтобы доставлять неприятности советской делегации.

Мигачев сухо кивнул Гудману, тот недовольно покосился на советского полковника и ничего не ответил. Оба уселись в соседние кресла и отвернулись друг от друга.

А гости все прибывали и прибывали. Присутствующих было очень много. «Не менее четырех с половиной сотен человек, – отметил про себя Волгин. – Действительно, большое событие – этот военный трибунал».

Он вновь поморщился от резкого, неприятного света, который излучали из-под потолка гирлянды светильников.

Огромные окна занимали целую стену зала 600, однако они были завешены плотной темной тканью, не пропускавшей слабые лучи осеннего солнца и полностью скрывавшей пейзаж снаружи.

Волгин понимал, что это было сделано не из пустой осторожности: для опытного снайпера не составило бы труда даже с большого расстояния «снять» любую из фигур внутри помещения. В городе действуют недобитые нацисты, только и мечтающие о том, чтобы сорвать трибунал. А что может быть более действенным средством для срыва международного процесса, чем гибель прямо в зале суда, на глазах у сотен гостей, какой-нибудь важной персоны из числа свидетелей или подсудимых, а то и судей?.. Так что любые, даже кажущиеся абсурдными, меры предосторожности сейчас вовсе не излишни.

Прозвучал резкий сигнал.

– Господа, – гортанно произнес клерк сначала на немецком языке, затем на английском, – прошу занять места! Заседание начинается.

Зайцев, усевшийся на галерке, уже махал Волгину рукой. Волгин опустился на стул рядом.

– Ну вот, – услышал он знакомый голос, – отсюда же ничего не видно, надо было занимать места заранее.

Это была рыжая Нэнси, расположившаяся позади Волгина.

– Я тебя торопил, – насупился ее спутник-фотограф. – Но ты же в своем репертуаре: хлебом не корми, дай подколоть эту заезжую знаменитость. Ну, и чего ты добилась?..

– Тэдди, не ворчи, – оборвала его Нэнси и бросила короткий взгляд на Волгина.

Тем временем сама «заезжая знаменитость» усаживалась впереди, в окружении охранников. Ее огромная шляпа вмиг закрыла обзор. Зайцев развел руками: кинозвезда, ничего не поделаешь!

Гудение зала понемногу стихло. В воцарившейся тишине что-то лязгнуло, и в стене за скамьей подсудимых отъехала в сторону узкая дверь. Из нее сначала появились два охранника и встали по обе стороны дверного проема, затем показалась довольно тучная фигура в сером армейском френче.

Зайцев тихонько присвистнул.

– Геринг, – прошептал он.

Вытянув шею, Волгин вглядывался в лицо человека, который был ответствен за гибель десятков миллионов, за пылающий ад войны, охватившей целый континент.

Выражение лица одного из главных нацистских бонз оставалось невозмутимым. Он даже не взглянул в зал. Казалось, он ведет себя так, будто явился на заседание подведомственного ему комитета и чувствует себя здесь полновластным хозяином. На губах его играла уверенная полуулыбка.

Сжимая под мышкой папку с бумагами, Геринг деловито прошел в первый ряд и уселся с краю.

– Грязная свинья, – громко произнесла Грета. Окружающие поглядели на нее с обожанием.

Немного погодя дверца за скамьями подсудимых отворилась вновь. Волгин понял, что дверца скрывала кабину лифта, в которую по одному заводили заключенных где-то в недрах здания, а затем поднимали в зал 600.

Поочередно скамью стали занимать те, чьи имена в течение нескольких лет появлялись в советских газетах на первых полосах, те, одно упоминание о которых приводило в ужас и трепет, вызывало негодование и ненависть.

Гросс-адмирал Дениц, объявленный Гитлером своим преемником в последние дни войны; заместитель фюрера по НСДАП Гесс, доставленный с Туманного Альбиона, где он отбывал заключение последние несколько лет, пока в Европе пылала война; рейхсминистр иностранных дел Риббентроп, прозванный «хитрой лисой» за изворотливость и демонстративную непорядочность в международных делах; заносчивый вояка генерал-фельдмаршал Кейтель; кровавый мясник генерал-губернатор Польши Франк; редактор бесноватой антисемитской газеты «Штурмовик» Штрейхер… и другие, теперь уже бывшие деятели Третьего рейха.

Они рассаживались на скамьях, приветственно кивали друг другу или же отворачивались, не желая узнавать. Все крупные фигуры нацистской Германии были здесь – все, кроме главного виновника катастрофы, чьи обгорелые останки лицезрел Волгин в грязном рву неподалеку от входа в бункер рейхсканцелярии. Бесноватый фюрер сумел-таки избежать прилюдного наказания.

Появление обвиняемых сопровождалось гробовым молчанием. В зале повисла тягостная, мучительная тишина.

Однако когда из дверей лифта появился начальник оперативного управления Верховного командования вооруженных сил Третьего рейха генерал-полковник Йодль, на балконе произошло движение: невысокая женщина с заостренными чертами лица подскочила к перилам и принялась отчаянно махать рукой.

– Альфред! – закричала она, – Альфред, я здесь!

К ней подскочили солдаты охраны.

– Я жена Альфреда Йодля, – вскинув голову, с достоинством сообщила женщина, – я должна поддержать мужа.

Ее вывели из зала, но она продолжала нервно твердить, что имеет право высказываться.

Волгин проводил ее взглядом. Он поймал себя на мысли, что жена массового убийцы выглядит как обычный человек. Вероятно, она и не должна выглядеть иначе, а все-таки привычный штамп восприятия подсказывал, что это должно быть особое существо: отталкивающее, отвратительное. Ничего похожего нельзя было сказать о жене генерал-полковника Йодля.

Да и подсудимые выглядели как обычные люди. У них были обычные лица, чуть осунувшиеся и бледные веки, припухшие от недосыпа. Обвиняемые негромко перешептывались меж собой, изредка мягко улыбаясь друг другу.

Волгин вглядывался в них с замиранием сердца. Он чувствовал, понимал, что каждый из них не только соавтор трагедии, постигшей бо2льшую часть человечества, но также причастен и к гибели его семьи – семьи Волгиных, о существовании которой подсудимые не имели ни малейшего представления, но при этом безжалостно растоптали ее, как и миллионы других. Им было не до отдельных семей и не до отдельных человеческих жизней.

– Встать, суд идет! – объявил клерк.

Все поднялись. Правая дверь в дальней стене отворилась, и в зал вошла небольшая процессия.

Открывали ее представители французского правосудия – судья Де Вабр и его помощник. Округлое лицо Де Вабра украшали солидные, свисающие книзу усы, делавшие его похожим на персонажа из сказки.

За Де Вабром двигался сухощавый американец Биддл. Именно его досужая молва назначила на пост председательствующего на суде; для таких целей он даже привез с собой раритетный церемониальный молоток. Однако затем было объявлено, что главой суда станет англичанин – известный юрист лорд Лоренс.