Выжившие

Меня спасает звуковое уведомление о входящих.

– Письмо из консульства… – сообщаю я, вглядываясь в экран монитора.

– Что там?

Не отвечаю.

Письмо от некоего доктора Альбы из центральной клиники Фиджи. Он пишет, что сделанная Майку Брассу компьютерная томография показала наличие опухоли мозга, которая, по их мнению, привела к потере сознания и таким последствиям, как затруднение речи и потеря памяти. Нажимаю на прикрепленный файл: короткий, не более двух страниц, документ. Бегаю взглядом по строчкам, внимая каждому ответу пилота… Так… Дочитываю… Не может быть… И все?

В примечании сказано, что по просьбе врача из-за нестабильного состояния интервьюируемого разговор был прерван.

– Эрин?

– Да… – отвечаю я.

Вжимаю пятки в холодный пол, пытаясь унять дрожь в ногах.

– Что пишут? – в голосе Пита волнение.

– Почти ничего…

Я читаю вслух:

Помощник детектива: Вы подтверждаете, что вас зовут Майк Брасс и вы капитан самолета, выполнявшего рейс FJ209?

Майк Брасс: Да.

Помощник детектива: Через двадцать две минуты после взлета вы сообщили наземным службам по радио, что полет проходит нормально. Восемь минут спустя самолет пропал с радаров. Вы можете объяснить, что произошло после вашего последнего выхода на связь?

Майк Брасс: Э… возникла… проблема… (Запись прервана. Пациент закашлялся, медсестра напоила его водой через соломинку.)

Помощник детектива: Объясните подробнее, какая проблема?

Майк Брасс: (Не отвечает.)

Помощник детектива: Следствие полагает, произошло что-то с самолетом. Грозовой фронт оказался сильнее, чем по прогнозу. Вам пришлось совершить аварийную посадку?

Майк Брасс: Пытался… (Молчит.)

Помощник детектива: Вы пытались совершить аварийную посадку?

Майк Брасс: Потерял… управление… (Молчит.)

Помощник детектива: Вы можете сказать, где самолет?

Майк Брасс: (Молчит.)

Помощник детектива: Повторяю вопрос. Вы можете сказать, где самолет?

Майк Брасс: (Долго молчит.) Не знаю.

Помощник детектива: Вы можете пояснить, самолет упал на землю или в воду?

Майк Брасс: (Не отвечает. Пациент закрыл глаза.)

Помощник детектива: Есть ли другие выжившие?

Майк Брасс: (Не отвечает.)

Помощник детектива: От вашего ответа зависит многое. Родственники пассажиров рейса FJ209 ждут вестей. Люди имеют право знать, что стало с их близкими. Повторяю вопрос. Пожалуйста, скажите, есть ли другие выжившие?

Майк Брасс: Нет.

Помощник детектива: Вы единственный, кто выжил?

Майк Брасс: Да.

Помощник детектива: Как единственный выживший в авиакатастрофе, вы можете объяснить, как вам это удалось? Вы использовали спасательный плот?

Майк Брасс: (Не отвечает.)

Помощник детектива: Нам известно, что накануне полета исполнился год со дня смерти вашей дочери. Вы приступили к работе в стабильном эмоциональном состоянии?

Майк Брасс: (Молчит.) Да.

Помощник детектива: Вы более полутора лет жили и работали на Вити-Леву под именем Чарли Флойда. Почему вы не дали о себе знать в полицию?

Майк Брасс: (Пациент испытал длительный приступ кашля. Ему поставили капельницу с обезболивающим. Пациент закрыл глаза.)

Помощник детектива: За это время пытались ли вы связаться с женой и сыном?

Майк Брасс: (Не отвечает.)

Допрос прерван по просьбе доктора Альбы из-за нестабильного состояния интервьюируемого.

– Это все, – отвечаю я. В животе горит и плавится.

– Значит, катастрофа, – еле слышно говорит Пит. – Остальные не выжили…

Вышло, как все и предполагали. На что было надеяться? Однако все эти годы я не сдавалась, верила и теперь, прочитав черным по белому, ловлю воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег.

– Не может быть. – Нервно сглотнув, Пит продолжает: – Значит Лори… она… ее тело там? В самолете?

Все это время… Мне дурно от мысли о ее трупе, пристегнутом к сиденью.

– Я… я не могу…

Мы оба молчим. Я перечитываю и перечитываю ответы пилота.

– Эрин, я понимаю, тебе тяжело. Знаю, вы с Лори были близки, – вкрадчиво говорит он.

«Да что ты знаешь?» – клокочет у меня внутри. Глаза налились слезами, тяжело дышать…

Вдох. Выдох.

У нас с Лори никого не было. Мамы не стало, когда мне было восемь, а Лори – десять. Рак кишечника. Через десять лет умер от разрыва аневризмы головного мозга папа. Мне проще вспоминать об этом, перечисляя факты. Так легче. Не нужно вновь и вновь испытывать боль, как от удара под дых, когда наш маленький хрупкий мирок шмякнуло о каменную стену утраты и горя. После смерти папы мы несколько месяцев старательно играли во взрослую жизнь. Но это днем. Ночью же мы забирались в кровать Лори и засыпали на одной подушке.

Со временем Лори научилась справляться с горем, перенаправив его силу на паруса карьеры и личной жизни: встретила Пита, вышла замуж. Я горевала по-другому: острое жало потери больно ранило то с одной стороны, то с другой, не давая опомниться. Единственной тихой гаванью оставалась Лори.

Теперь спрятаться негде. Я одна в безбрежном океане тревоги.

Так что кем мы были друг для друга, Пит, ты понятия не имеешь.

Кроме жены и ребенка у Пита есть родители, две сестры, многочисленные дяди и тети, даже бабушки и дедушки живы. Для меня же смерть Лори… Представьте, кто-то протянул руку и вырвал солнце с неба. Мне не на что опереться. Нет ничего. Мой мир слетел с орбиты и несется в неизвестном направлении. Я два года нормально не сплю. А когда просыпаюсь, брожу, как лунатик; самые простые действия для меня – подвиг. Я не живу, а только делаю вид.

Впрочем, пышущему оптимизмом Питу моих откровений не понять. Таким людям, как он, – с многочисленными родственниками и крепкими семейными узами, – делается неловко от существования на планете таких как я.

– Мне нужно идти.

– Погоди, Эрин! Как ты? У тебя есть близкие? Кто-то за тобой присматривает?

– За мной не нужно присматривать, Пит, – огрызаюсь я и вешаю трубку.

Роняю телефон на стол. Выхожу из комнаты, иду через темную гостиную к окну. Отодвигаю пустую кружку и забираюсь с ногами на широкий подоконник, подтягиваю колени к подбородку, смотрю, как по темному стеклу текут капли дождя.

В одном из окон в доме напротив какой-то мужчина откидывает макароны на дуршлаг, прикрыв ладонью глаза, чтобы очки не запотели. Я частенько сижу здесь и рассматриваю обрамленные прямоугольниками света картины быта соседей. Вот женщина минут по двадцать играет на флейте, а ее муж в это время читает; а там маленький мальчик откинулся на спинку дивана, пока его баюкают отблески льющегося из телевизора света; а вон рыжеволосый парень, он каждый вечер по часу просиживает с телефоном в руках. Отделенные лишь стенами, в считаных метрах от меня и друг от друга… Наблюдение за мерным течением жизни других навевает уют и покой.

«За мной не нужно присматривать», – ответила я Питу. А он наверняка подумал: «Ну да, как бы не так». Ведь обо мне всегда заботилась Лори.

Когда мы продали дом родителей, я переехала жить к Питу и Лори. Поселилась в свободной комнате, предназначенной для детской. Мы прожили в мире несколько лет. Дом был просторный, и нам не приходилось мелькать друг у друга перед глазами, как в квартире. А может, нас уравновешивал Пит. Так или иначе, мы не ссорились.

Когда Лори развелась, я подумала, раз мы уживались раньше, получится снова, и пригласила ее пожить со мной в Лондоне. Но все начало меняться ровно с той минуты, как она закатила чемодан в комнату и недовольно протянула: «Ты даже шкафом не обзавелась, одежду повесить некуда».

Мы честно пытались поладить. Вместе ужинали. Обычно она готовила что-то полезное: густой суп с бутербродами из бездрожжевого хлеба с соленым сливочным маслом или пасту с грибами и красным вином. Утром Лори вставала первая и варила кофе на моей никчемной двухконфорочной плите. Купила коврик, чтобы прикрыть оставшееся от предыдущих жильцов темное пятно на полу в гостиной, и новый голубой плед на диван, который расправляла каждый вечер, аккуратно взбивала и раскладывала подушки, чтобы наутро комната выглядела свежей. Но вот в чем дело: когда я жила у них с Питом, мне были по душе ее забота и готовка, а на своей территории я воспринимала ее нежную, ненавязчивую опеку в штыки. «Живешь как студентка: ни забот, ни хлопот!» – как-то бросила она мне в ссоре.