Страница 4 из 12
— Насчет общего и целого я уже осведомлен, и оно меня тоже радует, — сказал я и захромал к выходу.
— Что у вас с ногой? — проявил заботу начальник главка.
— Нога — это частность, которая в процентном отношении занимает в моем организме мизерное место, — пояснил я. — А общая картина моего организма складывается ничего себе. В общем и целом я здоров. Не извольте беспокоиться.
Сосуд Пандоры
Что там ни говори, а художественные достижения человеческого гения не всегда воспринимаются, так сказать, всухую. Некоторые наши сограждане без внутреннего подогрева своего воображения в искусстве ни бельмеса не понимают. Особенно трудно с наследием классиков, где частенько натыкаешься на аллегории и символы, на историческую или мифологическую подоплеку.
Возьмем хотя бы парковую скульптуру. У современных-то авторов еще кое-что понятно. Пионеры у них безо всяких подоплек дудят в горны, гребцы томятся со своими веслами, упитанные дети неаллегорично сидят над раскрытыми книгами. И, главное, никаких претензий. Да и то многие гуляющие перед осмотром этого нехитрого творчества подбадривают себя крепким напитком. Для духовного прозрения.
А что уж говорить, к примеру, о Петродворце, парки которого утыканы маловразумительной старинной скульптурой. Без подогрева здесь тоскливо и одиноко. Скульптуры стоят сами по себе, а ты ходишь сам по себе. И не чувствуется между вами никакой духовной связи. Но стоит припасть к горлышку, как связь налаживается. Утяжеляются конечности, и начинает казаться, что ты тоже отлит из бронзы; еще немного — и начнешь требовать, чтобы тебя позолотили.
Дальневосточный студент, скажем, напоровшись в Петродворце на массовое скопление незнакомых ему мифологических скульптур, поначалу оторопел. Все эти Данаиды, Олимпии и Фавны были глубоко чужды его современной натуре. Они стояли на своих пьедесталах и навевали скуку. А он, между прочим, покрыл огромное расстояние не в поисках тихой грусти. Ему хотелось громкой радости.
Радость оттягивала внутренний карман пиджака. Пилось в обстановке всеобщего фонтанирования легко и приятно. Статуи на глазах преображались. Олимпия, несчастная женщина, отданная на растерзание морскому чудовищу, жеманно склонила в сторону студента свою изящную головку. Мужеубийца Данаида, обреченная вечно наполнять водой бездонный сосуд, отвлеклась от своего бессмысленного занятия и тоже заинтересовалась им. Фавн, покровитель стад и пастухов, любезно предложил ему бронзового барашка на шашлык.
— Маруська, ты мне нравишься, — обратился студент к Данаиде, не подозревая о ее уголовном прошлом. — Слазь, говорю тебе, сюда! Брось, грю, брызгаться!
Язык его постепенно бронзовел, конечности набирали вес. Уснул он у ног мужеубийцы. На ней обольстительно искрилась позолота. На нем был черный пиджак и брюки в полоску.
Подбоченясь, сплетничали Римские фонтаны. Златокудрая Пандора, откупорившая из женского любопытства сосуд с несчастиями и пороками, возвышалась над Большим каскадом. Она хорошо видела инженера, приехавшего сюда с берегов Черного моря. Опорожнив тару, он сосредоточил свое внимание на скульптурной группе «Самсон, разрывающий пасть льва».
Самсон был в неглиже. Он демонстрировал свое атлетическое тело и рвал пасть льву-подростку.
На инженере был зеленый свитер, серые брюки и коричневые сандалеты. Несмотря на этот не совсем библейский наряд, он ощутил прилив нездоровой зависти к Самсонову подвигу. Он огляделся в поисках льва, но увидел рыжего кота.
— Кис-кис, — обратился к нему инженер. — Подь-ка сюда, шельмец…
Но кот был современный, не мифологический. Настигнуть беглеца инженеру не удалось: он рухнул у фонтанов.
А где-то рядом Сирены завлекали на неверную стезю домоуправа из Прибалтики. Он выпил чуть-чуть лишку, и это позволило ему услышать пение бронзовых Сирен, чего другие посетители парка были лишены. Но вероломство Сирен всем известно. Мало им погубленных моряков, так они теперь принялись за коммунальников. Упал домоуправ на газон подле фонтанирующих Сирен.
Увы, спиртное помогло нашим героям наладить душевный контакт с героями мифологическими. И в конце концов они сами уподобились статуям, хотя никакой культурной и исторической ценности из себя не представляли. Но опись на них все-таки составили. Не для музея, а для местного вытрезвителя.
Стакан голубого озера
Говорят, кое-где домашний скот и птицу пробуют откармливать под звуки тихой, мелодичной музыки. Под музыку, оказывается, лучше жуется, заглатывается и переваривается.
Не берусь высказываться за коров и кур. Тут для объективности суждения надо влезть в их шкуру, в их оперение. Пожевать и поклевать за них под музыкальное сопровождение.
Могу лишь поделиться личными впечатлениями о столовой города Заозерска. Правда, питался я там не под музыку. Мне, как едоку с более разнообразными духовными запросами, предложили архитектурно-историческое сопровождение. На красочном, во всю стену панно был изображен монастырь — детище подмастерья каменных дел Аверкия Монахова. Из глубины веков в сегодняшние общепитовские будни с интересом вглядывались купола Успенского собора, церквей Богоявления, Филиппа и архистратига Михаила.
На фоне этого прекрасного творения рук человеческих хотелось разжевать и усвоить продукт не менее прекрасный.
Но такого продукта в столовой как раз и не было. А был заведующий общепитом Даниил Семенович Бабкин. Понятное дело, абсолютно несъедобный.
— Знаете ли вы, что наш монастырь сооружен по указанию патриарха Никона триста лет назад? — спросил он, подсев за мой столик.
— А скажите, винегрет — тоже отзвук далекой эпохи? — поинтересовался я.
— Винегрет — более поздняя поделка, — ответил Даниил Семенович, повертев в руках не съеденный мной на 70 процентов винегрет. — Двадцатый век. Год 1973-й.
— А месяц, месяц? — трагически спросил я.
— Ах, месяц, месяц! — пропел Даниил Семенович. — Месяц для истории неважен. Важна эпоха.
— Значит, сейчас эпоха прокисшего винегрета? — заключил я.
— Вы же культурный человек, — пристыдил он меня. — Вам для души что — винегрет нужен или исключительно живописная группа монастырских строений? Взгляните на это московское барокко, на эти наличники и порталы, на эти декоративные вставки с растительными мотивами.
— Растительными мотивами сыт не будешь, — рассудил я. — Они малокалорийные.
— Взгляните на собор, который как бы вырастает из низкой, опоясывающей его галереи, — словно не расслышав меня, продолжал Даниил Семенович.
— Взгляните на этот хрящевидный предмет, который как бы вырастает из опоясывающего его супа, — подвинул я к нему тарелку с не съеденным мной на 80 процентов содержимым.
— Какого супа? — зашарил он глазами по панно, как бы пытаясь обнаружить среди куполов и башен намеки на суп.
— Не знаю какого, — откровенно признался я. — Рассольника, перлового, харчо. По вкусовым ощущениям точно не установишь.
— Кстати, об ощущениях, — вспомнил Даниил Семенович. — Монастырь находится на острове. Вы смотрите на него с высокого берега сквозь едва заметную дымку, парящую над озером, и вам чудится что-то сказочное, нереальное, почти мираж. Здесь великое былое словно дышит в забытьи…
— Великое, — подтвердил я. — Чего не скажешь о котлетах.
— Монастырь донес до нас неувядаемую свежесть народного творчества, — продолжал он.
— Чего не скажешь о котлетах… — настаивал я.