Страница 9 из 10
В Салехарде — теплынь и мясистые комары. Здесь уже лесотундра.
А еще в Салехарде — воскресенье. Это в тундре за днями недели не следят, а здесь, в городе, воскресенье соблюдают свято. Пассажиры сошли, а приборы встречать некому. И цемента не видно. И никаких гвоздей.
Пока оформляли на обратный рейс обычных пассажиров (не порожняком же лететь), Каменный «закрылся»: туман. Туман там частенько наволакивает с Обской губы, но ненадолго. А тут диспетчер объявил нам, что и туман не рассосется до завтра и наземной связи с Каменным мысом не будет до завтра же.
— Отдыхайте, — сказал диспетчер. — За грибами можете сходить в лесок… Глядите, сколько я тут за пятнадцать минут насобирал. — И показал нам авоську с грибами.
Тогда я показал ему свои грибы, найденные возле аэродрома и нанизанные на прутик.
— За две минуты с четвертью, — соврал и я.
— Так не бывает, — сказал Мищенко. — Там так: ветер — фу! и никакого тумана.
— Давай на Яр-Сале, — предложил Лазаренко (Яр-Сале — поселок на полпути к Каменному).
— И Яр-Сале закрыт.
— Ну, на Воркуту.
— А на кой вам Воркута? Она ж не в той стороне!
— Да выпусти ты нас! — взмолился Мищенко. — Все равно куда оформи, лишь бы в воздух подняться!
— Грибки вам оставим, — поддержал я, снова показывая прутик.
Не просто так рвался в воздух Мищенко. Шарообразность Земли толкала на это. Только взлетев, могли мы связаться сейчас бортовой рацией напрямую с Каменным мысом, который был за линией горизонта. Не верилось, что он «закрылся» до завтра.
Рис. 2
«Вертолет прилетел на форму». В переводе с технического это означает, что вертолет прилетел на профилактический ремонт.
Но у этого рисунка — другое содержание. Тут в другой форме дело. Разгильдяйски одетые люди, облепившие вертолет, — это наземные техники и механики, одетые строго по форме. Летный состав — это стройные, утепленные красавцы, наземники — это вот такие вот безобразники по форме. Такая им спецодежда выдается.
И они вовсе не ремонтом заняты Один из них полез в хвост взглянуть на хвостовую балку да и застрял там в своем размахае. Пришлось резать форму через лючки и тащить из нее «формалиста» за ноги.
Диспетчер грибки взял, положил в авоську, повесил авоську на вешалку и подумал.
— А мне-то каково? — спросил он, подумав. — Ну, взлетите вы, а я тут сиди и держи вас на связи в воскресенье! А у нас как-никак через пятнадцать минут смена кончается. Не выпущу. Нет.
Не выпустил. Нет.
С досады Мищенко даже ужинать не захотел. Он настолько вслух раздосадовался, что Лазаренко сказал о его голосе:
— Тебя сейчас на Каменном, пожалуй, и без рации слышно!
Вылетать решили в пять часов утра. Это уже был понедельник — весьма рабочий день. И появились на аэродроме искомые буровики, привезли искомые гвозди цемент, консервы, гитару и затеяли свару с пассажирами, которых вчера вместо них оформили было на наш рейс. Пока утрясали конфликт, Каменный опять объявили «закрытым», и нас выпустили только до Яр-Сале.
Курс простой: все над Обью да над Обью, только она тут так расплылась-разъехалась по тундре, разошлась по протокам, что можно заблудиться и над ней.
Тепло и в Яр-Сале. На Окраине — шеренга чумов. Это «очередники» на получение жилплощади. Первый чум — это первый в очереди, второй — второй…
Так тепло в поселке, что на одной из крыш сидит пацан в трусиках и отмахивается от комаров и от Сережи Неркагы, зовущего мастерить бумажного змея.
— Здрасьте! — приветствует меня Сережа. — А я уже тут.
Он тут из тундры. Из Тобантойской тундры, где мы с ним и познакомились. Я летал там по стойбищам на «детском» вертолете Хасаншина, и пятиклассник Сережа Неркагы верховодил в полете малышами и сверстниками. Не давал вставать, когда не надо, давал гигиенические пакеты, когда надо.
— Я сюда с дядей Герой прилетел, — сообщил он. — Дядя Гера рисовал меня и песцов, а я — его и песцов.
Дядя Гера — это художник Огородников. Он четыре дня просидел в Яр-Сале. Прилетел вместе со школьниками, собирался вернуться на Каменный следующим рейсом, а следующего рейса как раз четыре дня и не случалось.
В поселке заподозрили неладное: слоняется по поселку художник «Крокодила» и чего-то высматривает. И как будто даже намеревается очернить белых и голубых песцов, которые здесь водятся, и браконьеров, которые здесь не водятся.
Просили не делать этого. Поэтому песцы на рисунке есть, а браконьеров нету.
__________
На Земле Франца-Иосифа обнаружен живой мамонт. Перед наукой во весь рост встала проблема доставки его на Большую Землю. Группа ученых предложила для этого пешеходный вариант с использованием сена в качестве приманки. Самолеты будут сбрасывать тюки сена на всем пути следования, и так, от тюка к тюку, мамонт выйдет на материк.
Такую телеграмму в свою редакцию прислал из Заполярья один московский корреспондент. Его разыграли, когда он поинтересовался, зачем на самолет грузят сено.
— Вашему брату только скажи. — сказали нам. — а вы уж и уши развесите. Не так, что ли?
— Так, — не заотпирались мы. — Что было, то было, но толь ко вы еще главного не знаете. Самое смешное, что две недели назад все так и случилось, как выдумали для корреспондента. Действительно, поймали живого мамонта, но только не на ЗФИ, а в Антарктиде, и везти его решили на «АН-12» через Австралию. Так что кто-то из вашего Полярного управления за ним полетит.
— Что-то сомнительно, — сказали нам. — Вряд ли мамонт войдет по своим габаритам в «АН-12».
Только мы успели позавтракать, как «открылся» Каменный.
Взлетали с хитростями. Площадка здесь еще не готова для обычных рейсов: коротковата и не размечена. Только экипажи полярной авиации имеют право пользоваться ею по своему усмотрению.
Усмотрение было такое: чтобы сократить разбег, сместить центр тяжести как можно больше наперед и в нужный момент максимально довыпустить закрылки.
Подтащили ближе к кабине груз, на грузе сгрудились пассажиры, и только гитара болталась в хвосте. Самолет с выпущенными наполовину закрылками побежал по суглинку, Мищенко крикнул: «Хоп!». Лазаренко дожал закрылки, машина подпрыгнула, выровнялась над землей и пошла вверх. А пассажиры принялись рассредоточиваться.
В Яр-Сале мы, однако, успели не только позавтракать, но и пообещать посанитарнопросветительствовать над поселком.
Сделали над зверофермой круг, выпихнули в форточку пачку санитарных листовок, и ветер понес их в самый центр поселка.
Неудобный был ветер. Встречно-боковой и какой-то несформировавшийся. Толкал машину и так и сяк, и ее никак не удавалось сбалансировать триммерами по курсу. Как норовистого коня, приходилось крепко «обуздывать» руками и ногами.
Потянулись облачка. Сначала — белые, потом — серые, с водичкой. Просквозили тучку, и ветер расчесал на лобовых стеклах тонкие струйки.
— А, едят тебя мухи! — сказал Мищенко, передавая управление Лазаренко, и принялся гневно хватать рукой воздух в кабине. Не сразу и догадались, что это он ярсалинского комара решил «унасекомить».
Пока он лютовал, земля пропала. Под нами мчалось плотное ватное одеяло, а по нему в двойном радужном кольце мчалась четкая тень нашего самолета. Потом самолет вообще «побежал» по облакам колесами и скоро провалился внутрь, в жидкую белесую неподвижность.
Из облака выпали уже над самой губой. Аэродром был пуст — все разлетелись кто куда.