Страница 6 из 12
«Командарму VI армии Гиттису. Вполне сочувствую Вашему плану отпускать пленных, но только непременно понемногу и исключительно тех, кто действительно хорошо распропагандирован. Телеграфируйте мне немедленно, если надо, то шифром, сколько у вас пленных, какой они национальности и сколько из них распропагандировано».
И вот уже пятьдесят иностранных солдат пишут заявление о принятии их на курсы красных командиров.
Но вернемся в наш тихий Емецкий уезд, где союзники совсем уж было освоились: французы лягушек кушают по-домашнему, американцы в трусиках и ушанках посреди деревни фехтовальным спортом занимаются, чтоб воинский дух в теле поддержать и к климату хорошенько приобщиться…
А в это время нелегкий на подъем мужик, не торопясь, задумывал провести одно такое непривычное покамест мероприятие.
Поприбавилось в уезде красных лазутчиков, а большевистский агитатор Ефим Никитин даже плясал отважно посреди деревни Бросачиха для завоевания доверия крестьянства.
Все шло к тому, к чему и надо было. Зимой двадцатого года мужики и солдаты белой армии восстали в Холмогорах и учредили ревком. Теперь уж Советская власть объявилась в уезде не телеграфно, откуда-то со стороны и с опозданием, а прямо на месте и самостоятельно.
«Освободительная миссия» союзников кончилась. Расплылись они всяк в свое государство, очистив губернию от руды, фанеры, семян, щетины, жеребковых шкур, спичечной соломки, льна, смолы, пакли… От всего, что под руку подвернулось.
Так что, например, надсмотрщику телеграфа Федоту Сердитову, чтобы не краснеть на предстоящей вот-вот свадьбе своей с телеграфисткой Варей Сидоровой, пришлось сочинять письмо:
«Добрый час, дорогой наш вождь тов. Ленин!
Пишу Вам из далекого Севера. Первым долгом прошу Вас простить мне за дерзновение этого письма на Ваше имя.
Я родом зырянин, Северо-Двинской губернии, Устьсысольского уезда, села Ношуля. Служу с 1917 г. в почтовом ведомстве по технической части.
Простите, никак не могу приступить к искренней просьбе. Вот, товарищ Ленин, я бы хотел попросить об одном. У меня совершенно нет брюк, в одних хожу уже третий год и езжу исправлять телеграфные линии. Так что они превратились почти в решето. А обратиться никуда не могу, ибо этим разрушаю план снабжения, да и везде получишь отказ. Так что в силу необходимости я вынужден Вам писать и прошу Вас, не найдете ли мне 1 аршин 10 вершков какой-нибудь двухаршинной материи? Тужурка еще цела. Сапоги только, наверное, тоже изношу, ибо нет мази, хотя я думаю сделать деготь. Хоть один фунт, и то будет хорошо. Только бы времени малость побольше.
Может быть. Вы огорчитесь за это письмо — простите. Сколько стоит, постараюсь заплатить.
Мой адрес: Холмогоры, Архангельской губернии, надсмотрщику телеграфа Федоту Степановичу Сердитову.
Будьте счастливы, наш вождь! Желаю всяких благ Вам и многие лета, а также скорее повесить над всем миром красный флаг Труда!
Июля 14 дня, 1920 года».
Письмо это Федот Сердитов написал от обиды. Давно уж он хлопотал насчет брюк для свадьбы, но холмогорский приказчик с улыбкой спрашивал Федота: «Может, тебе, Федот, английского бостону хочется?»
И оттого еще письмо написано, что уверовал мужик в новую власть и своей ее счел.
Ответ Федот получил за подписью Бонч-Бруевича, который извещал автора о том, что по распоряжению Ленина его письмо отправлено в Архангельский губисполком для удовлетворения просьбы.
И получил Федот 2 аршина 15 вершков материи и аккурат бостон, английский, трофейный.
И была у Федота свадьба и долгая жизнь впереди.
ПОМИДОРНЫЙ РЕЙС
«Я тоже мог бы рассказать тебе о Севере, но только ты об этом лучше песню расспроси», — находчиво замечает поэт.
Слов нет, уместное сочинение. Только больно уж лирическое — никаких тебе информационных отступлений, и это нехорошо. Это даже плохо.
Вот и начнем с информации.
Не впадая в крайности, скажем: от других областей Север отличается тем, что там имеется Заполярье.
Ну, а так там имеется все. Хотя бы «Есть на Севере хороший городок», называющийся Огонек, Мама, Палатка, Пламенный, Верхний Парень, Сиреники и даже пожалуйста вам — Коля Умный тут как тут. Но только это опять лирика.
А вообще Север — это «сырьевая база», поэтому он и должен иметь все. Он и является источником:
а) Полезных ископаемых. Однажды, например, на Тенькинской трассе бензовоз, на котором я ехал, вынужден был свернуть с трассы и буксовать в болоте, потому что промприбор намывал золото прямо из дороги.
б) Археологических находок. На реке Анюй, например, есть остров, чуть ли не целиком состоящий из костей мамонта.
в) Мужества. Из письма, например, в редакцию: «Так вот и ходил я по тайге и тундре и ничего, кроме мужества, не испытывал».
Так что, как видите, на Севере есть еще и экзотика.
* * *
Но у нас сугубо прозаический рейс. На грузовом самолете «АН-12» мы везем на Север десять тонн яблок и помидоров.
Летим «по эстафете»: перегоняем самолет до Тикси и спим там двенадцать часов, а за это время наш самолет «уведет» в глубь Якутии другой, выспавшийся экипаж. А пока мы спим, в Тикси прибудет самолет с помидорами, который вылетает из Москвы следом за нами. И уже эти помидоры мы повезем дальше на Чукотку, в Певек.
Самолеты с разным овощем-фруктом пошли на Север так густо, что чуть ли не гуськом.
Все перевозимо самолетом. Летают здесь яйца и костюмы, парфюмерия и сметана, телевизоры и медикаменты, трубы… А однажды целый год путешествовал по всему Северу дизельный двигатель. Завозили его до полусмерти, но хозяина так и не нашли. То ли заказывали его геологи, то ли гидрологи, то ли метеорологи, то ли стоматологи…
Да, стоматологи. Для мамонтов, которые до сих пор здесь, по некоторым сведениям, похаживают, но которых, правда, не обнаружил еще ни один браконьер. Зубы им (мамонтам) сверлить.
Зубы ихние я видел, а вот мамонтов нет еще. Я больше на другом чудовище специализировался, на «черте», который в Якутии на необитаемом Сордонгнохском плато в озерах ютится и которого искали уже три экспедиции из Москвы, Таллина и Дубны.
Я тоже в одной участвовал, но тоже особенной чертовщины, как на грех, не углядел.
Местные якуты вели себя потом явно неправильно. Несерьезно.
— Черт? — спрашивали они. — Да. Конечно. Он там есть. В любой воде есть. У нас — черт, у вас — водяной.
…«Материк» уже позади. Дозаправившись топливом в Воркуте, мы летим над Ямало-Ненецким национальным округом.
Ночь. Солнце лупит в глаза, оба пилота прячутся от него за темными щитками. Из-за шторки внизу, где сидит штурман Ижутсв, струится то ли дымок от «Беломора», то ли парок от штурмана, которому в застекленном носу самолета деваться от солнца некуда. Бортпроводник Кубышкин разогревает на плитке аэрофлотовскую курицу.
Гвоздики буровых вышек в тундре сейчас едва заметны сверху. Кое-где они понатыканы так часто, что о них можно расчесывать облака.
А восемь лет назад геологи только еще начинали забуриваться в тундру. Это сейчас они ездят и летают по всему полуострову, а тогда, восемь лет назад, когда мне нужно было попасть на одну из факторий, какой-нибудь воздушной «оказии» и не предвиделось.
А зима была. А в кармане у меня было письмо с этой фактории о том, что у них там пригрелись жулики.
Самолетами ближе чем на триста километров я к них. не подобрался, оставались только олени.
Звезды едва пузырились сквозь дрожащую муть полярного сияния, когда с оленеводом Сянгоби мы выехали из поселка Яр-Сале.
Визжали под нартами сугробы, я хватал куски снега и демонстрировал Сянгоби знание ненецкого языка.
— Сыра, — говорил я о снеге. — Нгэва, — показывал на голову. — Хамолы!.. — сыпал снег себе на капюшон.
Я хотел сказать, что мы вот свалимся на жуликов, как снег на голову.