Страница 52 из 60
Вот и в этот февральский день за два часа до обеда, предвкушая не столько само погружение в ледяную воду, которое было все-таки малоприятно, а удивительное состояние легкости, окрыленности во всем теле, бурный прилив бодрости и энергии, ощущение вновь нагрянувшей молодости, которое наступает после купания, Тереховы и Борис Сергеевич направились в сторону финской бани, А когда вслед за мужем и Телешовым Вера в облаке пара, как в газовом шлейфе, окутавшем ее горячее тело, пробежала по снегу и прыгнула в прорубь, там уже громко фыркали и отплевывались другие купальщики.
— Горячий привет! — крикнула Вера, с трудом переводя дыхание, которое все же перехватывало при первом погружении. Как и другие, она плескалась и крутилась в воде, словно там, на дне проруби, к ее пяткам был привинчен маленький электромоторчик.
Наверное, это было смешно, когда, все так же прыгая и отфыркиваясь, Вера вдруг спросила Телешова:
— При трехдуговой сварке ведь увеличится ее скорость?
— Что-что? Какая скорость? — поразился Телешов. Уж очень не соответствовала обстановка такому разговору.
— Ну, как? — выкрикнула Вера.
— Что?
— Водичка!
— Хорошо! Захватывающе. — Телешов то погружался в ледяную воду, то выпрыгивал из нее.
— А скорость стана?
— Черт побери, увеличивается вдвое! — фыркнул Телешов. — Обычно — не более девяноста метров в час, а после реконструкции будет почти двести.
То, что Телешов ей все-таки ответил, совсем развеселило Веру.
— Смотрите, помнит! — закричала она. — Даже в проруби помнит!
— Но больше вопросов не принимаю, — в тон ей засмеялся Телешов. — Подробности — на месте. Ждем вас в шестом цехе! — крикнул Вере уже вдогонку, а она, первой выскочив из проруби, уже бежала в теплый предбанник, на ходу завертываясь в большую мохнатую простыню.
Как мне рассказывала потом Вера, она, действительно, через несколько дней побывала в "хозяйстве Телешова", да и впоследствии следила за всеми этапами реконструкции стана "1220".
…Так случилось, что летом семьдесят третьего мне показывал этот цех не главный инженер и не Борис Сергеевич Телешов, а Петр Федорович Новиков, инженер, которого я раньше не знал.
Выше среднего роста, стройный, худощавый, он понравился мне сразу немного застенчивой манерой держаться, простотой, неподдельной скромностью. В нем чувствовалась еще и энергия, добросовестность даже в том, как он подробно и старательно объяснял мне все, что мог объяснить и показать в трубоэлектросварочном. Двигался он легко, привычно, я бы еще сказал, с солдатской непринужденной выносливостью. Я еле поспевал за ним.
Когда после пятилетнего перерыва я подходил к хорошо знакомой и внешне ничем не изменившейся огромной коробке цеха, мне как-то не верилось, что я так давно здесь не был. И заводской двор, и маленький садик, вплотную примыкавший к цеху, — все тут выглядело так же, как и прежде. Быть может, только кустов жасмина да небольших елочек стало побольше.
Казалось бы, только вчера я вот так же открывал простенькую дверь с потрескавшейся краской и вступал на бетонный пол с мелкими щербинками, выбитый, вытертый тысячами грубых и крепких рабочих ботинок трубопрокатчиков. Эта дверь вела в один из темноватых коридорчиков, а он, в свою очередь, выводил к другой двери, такой же неказистой, с деревянной ручкой, замасленной рабочими ладонями. И только за этой второй дверью неожиданно открывался простор цеха.
Нет, я не оговорился, именно простор, хотя слово это не вяжется с представлением о цеховых пролетах, какими бы большими они ни были. И не в длине этих пролетов, видимо, дело. Ощущение простора возникает от волнующей масштабности всего, что видишь перед собою, от самого стиля цеха — "расчета сурового гаек и стали", как сказал Маяковский, от той индустриальной мощи, которая исходит от каждого стана, автоматической линии.
Я не знаю, много ли у Осадчего дизайнеров — людей, думающих о художественной выразительности конструкций. Но уверен, что главным дизайнером здесь стала побудительная сила, продиктованная самим временем, которая заставляет коллектив стремиться к индустриальной гармонии, красоте и целесообразности всего, что находится на заводе.
Когда я ходил по цеху с Новиковым, мне хотелось сразу и четко отделить старое от нового и новое от новейшего, представить себе в реальной плоти зримые черты реконструкции. Я старался это сделать, но, к удивлению своему, многого не мог сразу заметить. В самом деле, как определить на глазок изменения в мощности двух гигантских формовочных прессов, которые легко, одним нажимом сгибали плоские стальные листы, придавая им овальную форму. Я стоял около них, задрав голову, и мне представлялось, что эти махины такие же, как были пять лет назад.
Но когда я сказал об этом Новикову, он как будто бы даже обиделся.
— Новый пресс очень отличается от старого, хотя и стоит на том же месте, — сказал Новиков, как мне показалось, с удовольствием окидывая взором агрегат. — Очень отличается, — повторил. — Тот, прежний, работал с максимальным усилием в тринадцать тысяч тоня, а теперешний — ого! — давит с силой в двадцать тысяч! Чувствуете, какая разница?
— Да, конечно, — согласился я, хотя эту разницу, честно говоря, я мог почувствовать лишь умозрительно. Пресс работал быстрее на какие-то доли минуты, но и эта экономия времени на каждой заготовке давала за сутки значительный прирост производительности.
Такой же скачок в производительности дала и замена четырех "ниток" рольганга на шесть. Новиков спросил меня, вижу ли я это.
Я кивнул утвердительно. Мысленно же упрекнул себя в недостаточной наблюдательности. Вот уже две новые линии рольгангов должен бы заметить. Их можно сравнить с железнодорожными путями, с той лишь разницей, что по ним катятся не вагоны, а трубы. И естественно: чем больше "путей", тем выше их пропускная способность.
— Линий стало больше, но длина их уменьшилась, — заметил Новиков.
— Как так?
— А кое-где мы нашли возможность сократить путь трубы внутри цеха. Линий больше, но они короче. Тут самое интересное, в чем же главный источник увеличения производительности? — сказал Новиков.
— В чем же?
— В скорости сварки. Вместо двух три вольтовых дуги теперь на станах. И скорость сварки увеличилась более чем вдвое.
Я остановился с Новиковым около пульта наружной сварки труб на линии "1220". Стоял и наблюдал за ходом работы, а потом Петр Федорович предложил мне сесть на скамейку, которая стояла на этой рабочей площадке. У сварщика, находящегося за пультом, была другая скамейка для отдыха, эта же предназначалась для электриков, слесарей, ремонтных рабочих, для мастеров, начальников смены, для всех, кому по той или иной причине надо работать около стана, не мешая самому сварщику и не отвлекая его.
Наблюдая за сваркой, я невольно вспомнил давний спор Осадчего с Чудновским о возможности применить телевидение для контроля за качеством сварочных швов. И спросил у Новикова, есть ли уже такие аппараты в цехе.
— Будут. Пока же используем рентген. Есть специальные пульты контроля. Но рентгеновские снимки требуют времени для проявления. И это нас не устраивает, — пояснил Новиков. — Поэтому сейчас монтируется и испытывается новая установка — рентгенотелевизионная. Снимок внутреннего шва трубы будет проектироваться на маленький телеэкран. Мгновенно. Таким образом достигается максимальная оперативность контроля.
"Итак, — подумал я, — Осадчий оказался прав и в этом споре. Он же говорил Чудновскому, что рано или поздно, а телеглаз начнет следить за качеством швов, станет самым точным и внимательным контролером. К этому и пришли.
Значит, интуиция и на этот раз не подвела директора, Терехова, Усачева, других инженеров. И вообще, интуиция — разве это только инженерный дар? А не вернее ли будет предположить, что эта способность вписывается в более общую формулу и означает прежде всего умение предвидеть будущее?"