Страница 56 из 68
К Мариуполю Мамонтов подъехал тоже в темень, когда нельзя было различить ни города, ни станции. До войны за много километров были видны огни завода. Издали они казались звездами, упавшими на самый край земли, за ними двигались звезды поменьше и потусклее: это шевелились и мерцали на поверхности моря отраженные огни «Азовстали». Поезд проходил у самого завода, и в воздухе всегда немного попахивало доменным газом. Цехи гудели, от работающих агрегатов исходило еле уловимое, но трогающее сердце живое тепло.
Теперь перед Мамонтовым на темном фоне неба громоздились слепые и сумрачные, как горы, силуэты разрушенных сооружений. И хотя ничего нельзя было разобрать, Петр Алексеевич сердцем почувствовал, что разрушения страшнее, чем он представлял себе на далеком Урале, где еще работал недавно, и в Москве, в кабинете наркома, который послал его сюда, в Мариуполь.
Первую неделю Мамонтов каждый день пешком ходил на завод из приморского поселка. И в каком бы углу огромной территории ему ни приходилось бывать, к вечеру он обязательно возвращался к домнам № 3 и № 4.
До войны эти домны по праву считались гордостью отечественной металлургии. Теперь Петр Алексеевич бродил вокруг искалеченных и молчащих фурм. Он уже слышал, что немцы, как ни старались, не могли наладить ровного и правильного хода домны. Домна у них шла скачками, давала плохой чугун. Тогда они попробовали получить доменный газ для отопления электростанции, но печь вскоре перестала давать и газ, «закозлилась». Агрегат высотой в многоэтажный дом превратился в груду мертвого железа. Петру Алексеевичу казалось, что он видит сквозь стальную обшивку многопудовую массу металла, застывшую в горле домны. Домой Мамонтов уходил всегда с какой-то сосущей болью в сердце.
Жил он тогда в доме старого знакомого — столяра, перетерпевшего немецкую оккупацию. Петр Алексеевич помнил до войны крепкого еще старика, которого в любую погоду можно было увидеть с лопатой в большом фруктовом саду. Теперь Пантелея Порфирьевича точно согнуло в дугу, он часами, не шевелясь, сидел на кровати, щуря глаза на керосиновую лампу.
А Мамонтов ночами, урывая время от сна, готовил докладную записку правительству. Именно здесь, в Мариуполе, на заводе, где разрушения были невиданных размеров, он предлагал применить новый метод восстановительного монтажа укрупненными узлами. Еще до войны Мамонтов так монтировал новую домну в Чусовой. Агрегаты весом в сотни тонн собирались в стороне от домны, а потом надвигались на фундамент.
Но если можно строить домну укрупненными узлами, то почему же не попробовать при восстановлении применить тот же метод? Разве нельзя восстанавливать домны укрупненными узлами, предварительно не демонтируя их? Мысли о широком применении этого метода при восстановлении «Азовстали» и легли в основание докладной записки.
Сейчас, глядя в те далекие годы, с некоторым удивлением замечаешь, что идея Мамонтова не только не исчезла из поля зрения, а, наоборот, имея уже солидный довоенный возраст, ныне широко бытует в монтажной практике. Конечно, теперь круг ее применения необычайно расширился, но все же примечательно то, что родилась эта идея под влиянием жестокой необходимости предвоенных и военных лет, в годы титанических усилий народа построить, восстановить свою металлургию.
Идеи, если так можно выразиться, чем-то похожи на своих творцов. Во всяком случае, я замечал это. Как на идеях, так и на людях, претворяющих их в жизнь, всегда лежит определенный отпечаток исторических событий, если хотите, цвет своего неповторимого времени.
Доменная печь № 14 объемом в тысячу кубических метров была взорвана немцами так, что опустилась вниз на три тысячи пятьсот миллиметров и накренилась в сторону на шесть градусов. Разрушенный литейный двор напоминал таежную чащу. Сквозь нагромождения конструкций и груды рваного металла трудно было даже подойти к домне. Казалось, что домна со сместившимся центром тяжести вот-вот свалится набок.
Можно ли поставить в прежнее положение, то есть выровнять, передвинуть почти на полтора метра домну весом в тысячу двести тонн, не разобрав ее предварительно по частям? Большинство специалистов качали головами.
«У нее слишком высок центр тяжести, и, если поднимать без демонтажа, может свалиться», — говорили одни.
«Подъем домны без демонтажа может дать государству экономию в 350 тысяч рублей и на четыре месяца уменьшить срок восстановления. Это так. Но подумайте, в какую цену может обойтись риск? Не лучше ли применить старый, испытанный способ», — говорили другие.
«Нет, — сказал Мамонтов, — без технической дерзости, основанной на глубоком изучении опыта, не бывает победы».
Мариупольские домны стояли в нескольких сотнях метров от берега. Заводские паровозы, подвозившие к домнам руду и кокс, бегали у самой воды. Летом дующий с моря сильный ветер прорывался на рабочую площадку сквозь встречный поток горячего воздуха. Ветер освежающей прохладой трогал кожу. Горновые поворачивали к нему вспотевшие лица, мечтая о той минуте, когда можно будет выскочить на берег и окунуться в море.
Но теперь, когда надо было поднимать накренившуюся домну, сильный ветер с моря мог привести к катастрофе. При одной мысли об урагане у Петра Алексеевича становилось сухо во рту.
По проекту, разработанному Мамонтовым, домну решили поднимать домкратами, используя построенные рядом с печью три мощные балки опоры. Работы должны были вестись при ветре силою не более восьми баллов. 17 октября 1944 года Мамонтов записал в своей книжке крупными буквами:
«Подготовительные работы закончены. Начинаем выравнивание».
Пока домна по рельсам медленно ползла на свое место, Мамонтов снова и снова проверял расчеты, все мельчайшие детали проекта.
На фронте говорили: «Минер может ошибиться только раз в жизни». Петр Алексеевич чувствовал себя сапером, когда разглаживал ладонями листы чертежей, точно хотел отмести в сторону все лишнее, мешающее ему увидеть, обнаружить ошибки, если они прячутся где-нибудь в расчетах.
Как-то ночью позвонили из наркомата. Глуховатый голос, точно из соседней комнаты, произнес: «Москва следит за тем, как движется мариупольская домна».
Подъемные работы велись только днем. Часто под вечер, свернув чертежи в трубку, Мамонтов шел к домне, чтобы проверить сделанное за день.
На всех «этажах» печи, ловко цепляясь за металлические выступы обшивки, работали клепальщики, монтажники, плотники-верхолазы. Сверху они поглядывали на инженера, Знакомые приветственно кивали. Они подбадривали Мамонтова своей уверенной и спорой работой. Они не сомневались в успехе дела, потому что доверяли ему — Мамонтову.
«Нет, все правильно, все должно быть правильно, раз люди так доверяют мне», — думал он.
В дни, когда начался основной подъем домны — домкратами на высоту в три с половиной метра, телефонистка на заводском коммутаторе на все вопросы людей, беспрерывно звонящих из города, отвечала только одним словом: «Поднимают!»
— Ну, как она? — спрашивали рабочие еще в проходной будке и, прежде чем попасть в свой цех, прибегали посмотреть на «двинувшуюся в путь» домну. Наконец, 27 ноября 1944 года одна из самых больших тогда в мире доменных печей, проделав сложный путь по маршруту, указанному ей Мамонтовым, благополучно стала на свое место.
В один из ноябрьских холодных вечеров Мамонтов стоял в группе рабочих и смотрел, как на место временных опор заводят под печь постоянные колонны. Кто-то рядом спросил его: «А какая это у вас по счету, Петр Алексеевич?» Мамонтов обернулся и увидел знакомого старого мастера, с которым до войны строил эту самую доменную печь. Тогда Мамонтов снова перевел взгляд на домну и, словно бы видя ее в первый раз, смерил глазами всю тридцатиметровую высоту…
И вспомнил…
Перед самой войной, когда Петру Алексеевичу перевалило уже за пятьдесят и точно легким снежком замело его виски, пришлось ему как-то проезжать поездом через город Ульяновск. Перед самой станцией по вагону прошел проводник и закрыл все окна.