Путь наверх

И все-таки это было время дорогих и незабываемых радостей открытия нового мира и ощущения того, что с каждым днем ты поднимаешься на высшую ступеньку, становишься богаче опытом, умнее. Юлия Герасимовна оканчивала факультет в 1939 году, ей шел тогда тридцать восьмой год. Уже взрослый сын ее Дмитрий окончил школу и тоже, как и мать, стал студентом.

Выпускные экзамены состоялись летом. Юлия Герасимовна запомнила на всю жизнь последний день экзаменов, тот редкий на Урале, ясный и безветренный полдень, когда она отошла от стола комиссии и, чувствуя какую-то ватную слабость в руках, с трудом открыла тяжелую дверь зала. Ее тут же подхватили под руки товарищи, подруги, потащили к выходу. Предлагали пойти в ресторан, звали в гости, на вечеринку. Но Юлия Герасимовна незаметно отделилась от всех, свернула в недалекий лесок.

Нет, ей сейчас хотелось остаться одной в лесу, где никого нет, где можно прилечь под деревом и, спрятав лицо в траву, по которой бродят солнечные зайчики, дать волю своему переполненному сердцу и разреветься от радости.

Вот она, Юлия Егошина — крестьянская дочь, уборщица, работница, почти сорокалетняя женщина — инженер.

И все-таки слезы душили ее, и она плакала, вспоминая свое тяжелое детство и долгую нужду, себя в лаптях с кнутом подпаска на Волжском берегу, свое село еще в дореволюционную пору.

«Три тяжкие доли имела судьба. И первая доля — с рабом повенчаться, вторая — быть матерью сына-раба, и третья — до гроба рабу покоряться!» Вот они, горем напоенные некрасовские строки из поэмы о русской крестьянке, которую так любила Юлия Герасимовна. Нет, не эти доли выпали ей, строителю Уралмаша, члену Коммунистической партии.

Юлия Герасимовна долго еще гуляла по лесу, и когда она пришла домой, глаза ее еще были красны от слез.

Федор Георгиевич ждал ее, ждал с утра. Он стоял у окна и смотрел на улицу, все еще крепкий, красивый, пышущий здоровьем человек, с чуть седеющими висками. Резко обернулся, так что затрещала синяя, плотно облегавшая грудь, рубашка. Увидев заплаканные глаза жены, он потянулся к ней.

— Ну, что, не сдала? Вот видишь, я говорил. Ну, ничего. Эх ты, профессор! — громко крикнул он.

— Нет, Федя, я сдала и сдала на отлично, ты ошибся, — тихо ответила Юлия Герасимовна и закрыла лицо платком, чтобы не видеть мужниных поблекших глаз и своих, бегущих по щекам горячих слез.

Прошел год, другой. Грянула Отечественная война. Юлия Герасимовна встретила ее уже цеховым инженером по сварке. Гигант машиностроения, выпускавший в мирную пору десятки самых разных машин, сейчас делал только одну — танки. Днем и ночью гремели по земле между цехами гусеницы танков и уходили эшелоны с зачехленными платформами, где, точно темные руки, поднимались к небу стволы орудий.

Юлия Герасимовна работала в цехе, в котором сваривались корпуса машин. Танковую броню варили вначале вручную, но каждый корпус танка имел десятки метров швов крупного сечения и большой длины. Фронт требовал все больше машин. Единственным спасением был переход от ручной сварки к скоростной, автоматической. И на Урал для внедрения своих новых автоматов приехал академик, Герой Социалистического Труда Е. О. Патон.

Егошина помогала Евгению Оскаровичу. Ту работу, что опытные сварщики делали за двадцать часов, автоматы Патона стали выполнять за час. Каждая боевая машина, уходившая с завода, уносила на своей броне и частицу труда Юлии Егошиной. Она много сделала, чтобы открыть автоматической сварке широкую производственную улицу.

В 1942 году на Юлию Герасимовну обрушилось несчастье. Ее единственный сын ушел из института на фронт и погиб. Разбитая горем мать слегла в постель.

Трудно сказать, как бы она перенесла утрату, если бы не участие и любовь заводских товарищей. Ей и позднее всегда казалось, что она просто не пережила бы смерти сына, если бы не было завода и долга перед Родиной, и работы, такой напряженной и трудной, что она забирала все силы сердца, не давая ему разорваться от боли…

Миновали военные годы. Последний танк, вышедший из цехов, не покинул завода. Он подъехал к скверу и здесь по мосткам своим ходом вполз на темный, скалообразный постамент в память о Великой Отечественной войне. На широкой грани его тысячи рабочих увидели надпись:

Последний «живой» танк надо было навечно приварить к вершине памятника в центре завода, и это сделала женщина в ватных брюках и телогрейке — Юлия Герасимовна Егошина.

3

После войны Уралмаш снова стал отцом новых заводов и фабрик. Опять потянулись вдаль эшелоны, но уже с прокатными станами, мартеновскими печами, нефтебуровыми станками и экскаваторами. И в цехе Юлии Герасимовны сваривались теперь новые машины мира.

…Мы шли с нею по цеху мимо участка Мишина. Он все еще тянул с началом автоматической сварки скатов, как и других конструкций новых моделей «уральцев». Юлия Герасимовна чувствовала, что начальник участка тяготится ее контролем и хочет варить скаты все-таки вручную.

— Идет борьба, каждый шаг с боем. Хотя все, даже Мишин, на словах приветствуют автоматику. А почему? Автомат требует новых усилий, подготовки, организации. Куда проще послать ручников — идите, заварите — и все тут.

Юлия Герасимовна развела руками.

— К сожалению, это так. Вот Мишин, он инженер, фронтовик, а новой техники боится.

Я каждый день видел Мишина на участке в замасленной гимнастерке или в пиджаке, на лацкане которого поблескивала орденская планка. Он всегда производил впечатление человека, целиком отдающего себя делам цеха. Казалось бы, косный инженер не мог бы так энергично бегать по своему пролету. Но когда мы застали Мишина у скатов, он опять заявил, что не знает, как варить эти конструкции автоматом, хотя машины за флюсом уже послал.

— Врет, не посылал машины, по глазам вижу, — шепнула мне Юлия Герасимовна.

— Пусть будет трудно, даже неудача постигнет — ничего, — уговаривала она, взяв Мишина за руку.

— А может быть, вручную! Последний раз. Тем более есть свободные сварщики. Да какие! Короли сварки, — заглядывая в лицо Юлии Герасимовны, предлагал Мишин.

— Вы на королей, а я на автоматы делаю ставку.

Голос Юлии Герасимовны не менялся, но глаза ее смотрели все суровее.

Мишин понемногу сдался:

— Хорошо, хорошо, во вторую смену начнем, — сказал он, еще раз повторив свое обещание.

— Знаете, почему он назначил на вторую, — сказала Юлия Герасимовна, когда Мишин ушел. — Я ведь работаю только с утра. Во вторую не бывает никого из бюро автоматики. Чуть автомат застопорит, он бросит и заварит вручную. Но я останусь. Воевать — так уж до конца.

И она осталась после рабочего дня, но Мишин перенес сварку на ночь.

— Ну что ж. Приду и ночью. Приходите и вы, — предложила Юлия Герасимовна Мишину с самой ясной улыбкой.

— Нет уж, спасибо, — пробурчал тот и передернул плечами.

Третья смена начиналась в полночь, а пока Юлия Герасимовна пошла домой. Мы прошли с нею по заводскому «коридору» — главной улице между цехами, похожей скорее на асфальтированный и обрамленный деревьями проспект большого города.

Высокая лестница — мост над железнодорожными путями, отделял «коридор» от центральной проходной. Три раза в сутки людской поток на смену и с работы заполнял этот мост, и тогда трудно было пробиться через массу рабочих, идущих в одну сторону.

Многоэтажный дом, где живет Юлия Герасимовна, — один из первых на главной улице нового поселка, давно уже ставшего отдельным городком. Крутая лестница на четвертый этаж пояснила мне, почему Юлия Герасимовна старается лишний раз не подниматься на заводской мост.