Путь наверх

Оглоблин говорил негромко, видимо усилием воли смягчая голос, но его спокойствие только подчеркивало необычную, тревожную силу слов.

— Нам страна дает все для встречи паводка: технику, средства, приезжает большая группа из Академии наук, ежедневно нам звонят из областных организаций: как дела, чем помочь? Следят и ждут, волнуются за нас. Сейчас создана паводковая комиссия в штабе стройки, и такую же организуем в районе. Необходима высшая мобилизация сил. Это — самое большое испытание из всех, что предстоят в этом году. Как можно интенсивнее укреплять и подымать перемычки! Здесь промедление смерти подобно!..

Потом Оглоблин заговорил о срочных предпаводковых мерах, обязывая начальников участков дать на перемычки максимум освещения лампочками и прожекторами, установить там наблюдательные пункты, связать каждый уголок котлована телефоном и радио со штабом района.

— Кончайте эти разговоры, товарищи, — резко прервал он инженеров, пустившихся в изложение причин задержки, — не время, тут собрались рабочие люди — дайте точные сроки, когда будут связь, энергия, свет. Я хочу ночью на перемычке читать газету. Может быть, не придется поспать несколько ночей, — заметил Оглоблин, отпуская инженеров, закончивших свои дела на совещании, — повторяю, может быть, нам будет тяжело, и даже наверняка будет так. Я хочу видеть в вас моральную готовность выдержать этот экзамен.

Главный инженер Скрепчинский объявил коротенький перерыв, и Оглоблин, сняв очки и потрогав кончиками пальцев, видимо, утомленные веки, подошел к несгораемому шкафу, на котором стоял эмалированный чайник с водой, налил себе полный стакан и, вернувшись к столу, углубился в бумаги. Оставшиеся в кабинете инженеры разговаривали вполголоса, стараясь не мешать начальнику района.

До Куйбышевгидростроя Дмитрий Федорович Оглоблин работал на многих гидротехнических стройках: в Средней Азии, на Урале, на канале имени Москвы и Угличской гидростанции. Как инженер он вырос на крупных стройках, всякий раз решавших для своего времени большие, новые задачи, и это имело немаловажное значение в формировании его стиля работы и мышления. Оглоблин привык брать на себя всю полноту ответственности, не бояться ни масштаба дел, ни их новизны.

— Что такое гидротехническое искусство? Это всегда борьба с водой, грунтом, стихией. А там, где борьба, — говорил Оглоблин, — там надо уметь принимать смелые решения. Самое неприятное обвинение инженеру на стройке — если про него скажут: «Этот не решает». Гидротехника безвольных людей не терпит.

Сам Оглоблин выработал в себе качества, позволившие ему не раз вступать в серьезные гидротехнические битвы и выходить из них победителем. В 1939 году, еще молодым инженером, он строил плотину в Средней Азии на реке Мургаб. Необычно бурный и сильный паводок застиг строителей врасплох. Два с половиной месяца шла борьба не только за целость плотины, но и с опасностью наводнения по всей долине реки и затопления близлежащих городков.

— Высокая вода, как казалось мне тогда, утащила у меня десять лет жизни, но потом я понял, что это не так. А вот опыт, — говорил Оглоблин, — опыт я тогда получил, действительно стоящий десяти лет инженерной работы.

На работу в правобережный гидротехнический район Оглоблин прибыл в ноябре месяце. Его твердую волю организатора почувствовали сразу на всех участках. Уже зимой интенсивность труда в котловане увеличилась в несколько раз. Сейчас в распутицу Оглоблин считал главной своей задачей не сдавать зимних темпов.

Когда в кабинет вошел инженер Сатин, старший прораб на целиковой перемычке огромной дамбы, возведенной но берегу Волги для защиты котлована от высоких паводковых вод, Оглоблин разговаривал с инженером Энгелем, начальником района водопонизительных работ.

Сатин возводил восьмиметровый земляной барьер перед, так сказать, видимыми бурными волнами реки. Энгель окружал котлован несколькими ярусами защитных барьеров из водопонизительных скважин, траншей и иглофильтров для борьбы с невидимыми грунтовыми и напорными водами, которые будут стремиться прорваться в котлован снизу.

От устойчивости целиковой перемычки и эффективности подземного водоотлива зависела судьба котлована в эти весенние, трудные дни.

— Садитесь, Сатин, — мягко пригласил начальник района. — У вас на целике машины ходят?

Сатин, стесняясь своих грязных сапог и кожаного пальто с забрызганными полами, осторожно прошелся по ковровой дорожке и присел на стул рядом с Оглоблиным. Его молодое лицо с голубыми глазами и прямыми светлыми волосами, спадающими на лоб, было еще разгорячено от быстрой ходьбы.

— Машины вязнут, Дмитрий Федорович, вчера всю ночь вытаскивали самосвалы. — Сатин платком вытер влажный лоб. — Используем вовсю тракторы и бульдозеры, кое-как скоблим от грязи верхнюю плоскость дамбы. Но грунт мы возим.

— Вот у Федора Федоровича, — Оглоблин кивнул на Энгеля, — и у вас, Сатин, залог успеха в одном — в строгой непрерывности работ. Ни часу простоя! Остановиться — значит отдать воде завоеванные позиции!

Сатин в ответ едва заметно кивнул головой и прикрыл веки, как бы показывая этим, что он на своем опыте убедился в справедливости слов начальника района.

— Для сведения всех товарищей, — продолжал Оглоблин и, постучав карандашом по столу, попросил внимания. — Ледоход, по прогнозу, ожидается в третьей декаде апреля. Лед пройдет на низких отметках, а затем прибыль будет каждый день примерно на один метр. Задержался ледоход на Каме, видимо, произойдет одновременно со вскрытием Волги. Затем совместный паводок на этих двух реках даст значительный подъем воды. Высшая отметка паводка — примерно 37 и 5. Сатин, дорогой, вот цифра, о которой ты должен думать днем и ночью!

— Я знаю это, Дмитрий Федорович, — ответил Сатин. — Сейчас гребень перемычки на 38-й отметке, четырнадцать метров до уровня Волги. Хватит нам этого?

— Нет, мы не можем рисковать, имея в резерве только пятьдесят сантиметров. Это же Волга! Вот вчера в Волгограде шел снег. А что если выпадет много снега в верховьях или в Жигулях пройдут сильные ливни, — это сразу скажется на подъеме уровня воды! Прогноз может быть неточным. А за спиной котлован, вся техника, плоды полутора лет труда. Как вам ни трудно, а надо еще на один метр поднять перемычку.

— Иван Иванович, — обращаясь к главному инженеру, сказал Оглоблин, снимая очки привычным резким движением правой руки, как бы подчеркивающим законченность и твердость принятого решения, — Распорядитесь: работы из целиковой перемычки должны идти в нарастающем темпе. Все, товарищи, — Оглоблин поднялся и, сложив ладони, тряхнул ими в воздухе, как бы энергично пожимая все руки. — Успеха вам!

Инженеры заторопились к своим «газикам», мотоциклам, к попутным машинам. Самосвалы шли один за другим в несколько рядов, как по улицам большого города. Сатин на ходу вскочил на подножку пятитонки с грузом камня:

— Давай, скорее, друг, через третью проходную!

За первым же поворотом открылась гигантская панорама котлована, сливающаяся с грязновато-белым простором волжской поймы. От реки и с гор дохнуло свежим ветром, ледяным холодком, мокрой, смешанной со снегом землей. Весенние острые запахи щекотали ноздри.

— Перемычку поднимаем еще на метр! — крикнул Сатин, не в силах сдержать возбуждения и наклоняясь к понимающе закивавшему водителю.

На стройку в Жигулях Сатины приехали в сентябре. Двухэтажный, пузатый, сверкающий белизной пароходик «Власть Советов» отвалил от Куйбышевской пристани вечером и, пыхтя, шумно шлепая плицами, пошел вверх.

Сатины стояли на верхней палубе, провожая глазами город, потом пригородные здравницы на левом, покатом берегу, окруженные негустым леском, уже тронутым первой, цыплячьей желтизной листопада.

Это были места, знакомые и Сатину-отцу, двадцать пять лет проработавшему главным бухгалтером на стройках, и похожему на него Сатину-сыну, начинающему инженеру.

До войны вся семья Сатиных жила под Куйбышевом.