Путь наверх

Михайлов присел отдохнуть на камни около самой воды.

Над степью уже плыли сумерки. Ветер усилился, срывая пену с бешено ревущей реки, и в воздухе повеяло холодом.

— А погода-то плачет по старому Дону! — сказал Михайлов. — Видите наши мортиры? Шестьдесят тысяч кубометров земли в сутки. Это мы обрушим в Дон чуть выше каменного банкета. И превратим воду в сушу.

Он недолго просидел на месте, вскочил и побежал осматривать деревянную эстакаду над прораном, проезжее полотно которой через каждые два-три метра зияло квадратными отверстиями для сброса камней.

Михайлова интересовало все. Он спустился к наблюдательному мостику, проложенному около самой воды, где девушки-гидрологи измеряли скорость течения и глубину реки. Хотя значительная часть Дона шла уже новым руслом через плотину и котлован, здесь, в этом втором рукаве реки, воды еще было много и глубина Дона была около трех метров. Еще могучий и не укрощенный, он бурлил около высоких деревянных клетей из толстых бревен, так называемых «ряжей», служивших опорами для моста эстакады.

На установке этих ряжей в свое время отличились молодые водолазы конторы гидромеханизации Сергей Веселовский, Александр Назаренко, Михаил Лесин, работавшие под водой, когда сжатый с двух сторон Дон несся со скоростью четырех метров в секунду. В условиях необычайно сложных, в холодной осенней воде, при сверхбыстром течении, герои-водолазы засыпали ямы, разравнивали площадки, укладывали каменные постели для опор эстакады.

Руководители оперативного штаба были заняты сейчас последними подсчетами расхода воды и скоростей течения в районе банкета. Перемычка у отводящего канала не была до конца размыта, и поэтому уровень Дона у банкета был еще высок. Надо было точно определить час начала работ.

То напряженное и творческое волнение в ожидании окончательного решения, которое царило в маленьком домике оперативного штаба, точно по каким-то незримым нитям передавалось всем строителям. Люди, ожидавшие на берегу, то и дело подбегали к реке, вглядывались в ее кипящие волны, спорили, что-то подсчитывали в блокнотах, нервно поглядывали на часы.

Среди гостей заметно выделялась группа стариков казаков. Седобородые деды и среди них самый старший — стодесятилетний Герасим Васильевич Сиохин в сопровождении нескольких станичников подошли к Дону.

Уже совсем стемнело, по обеим берегам реки вспыхнуло зарево огней. На площадке засверкали сотни электролампочек. Десятки прожекторов, выхватив из темноты эстакаду, осветили на ней каждую балочку. В сияющем мощном потоке света Дон казался серебряным.

Сиохина подвели к самым перилам терраски. У ног его еще шумела река, на берегах которой старый казак прожил более чем вековую жизнь.

— Видишь Дон, Герасим Васильевич? — взволнованно и нежно спросил кто-то.

Старик помолчал, подняв руку к глазам.

— Вижу, вижу, блестит. Дела-то какие великие творите, ребята, славные дела! — сказал он, смахнув невольную слезу.

Потом он долго еще, бережно поддерживаемый под руки другими стариками и погруженный в свои думы, молча стоял у перил терраски и смотрел на Дон, на стройку, на людей, казалось, перевернувших все кверху дном на привычных степных просторах.

…Наконец около семи вечера из радиорупоров раздалась долгожданная команда начальника строительного района Резчикова: «Товарищи, займите свои рабочие места! Через пять минут начинается перекрытие Дона!»

Потекли последние минуты ожидания. Казалось, напряжение достигло крайнего предела. Шоферы ста двадцати машин завели моторы, и воздух наполнился густым гулом. Где-то вспыхнули дополнительные прожекторы. В потоке света эстакада казалась белой, точно выточенной из кости. Вокруг стало светло, как днем.

— Внимание! Внимание! — командовали по радио, — Начинается перекрытие Дона. Первые четыре машины — марш!

Грянула музыка. Рывком тронулась первая машина и под гром аплодисментов въехала на мост. Она остановилась у последнего люка в настиле эстакады; к ней пристроились еще три самосвала. Раздалась команда, одновременно поднялись вверх кузовы, и грохочущий поток камней полетел в воду.

Камни падали с таким шумом, точно на дне Дона рвались мины. Не успел последний самосвал первой четверки съехать с эстакады, как на нее въехали новые машины. И снова затяжной грохот, и снова высокие всплески воды. А тем временем машины, выехавшие на залитую светом трассу, уже летели по кольцевой дороге, чтобы в тылах стройрайона быстро загрузиться десятками тонн камней.

Могучий автоконвейер пришел в движение. Он работал с отличной слаженностью. Когда же на мосту случилась первая маленькая авария — заглох мотор у одного «МАЗа», рабочие в несколько минут вытолкнули машину с эстакады, с дороги ее тут же оттащил в сторону трактор, и поток машин продолжал движение, не теряя своего высокого темпа.

На Дон обрушился почти непрерывный каменный дождь. Но река сдавалась не сразу. Было слышно, как Дон яростно тащил за собой тяжелые глыбы камней, как он, рыча и захлебываясь пеной, старался разбить преграду.

Теперь он с еще большей силой бурлил около опорных ряжей, и течение его здесь было так велико, что лодка с дежурными гидрологами, зацепившись канатом за эстакаду, только каким-то чудом не перевернулась кверху дном.

Но шли минуты, сменялись машины на эстакаде, и река начинала понемногу сдавать. Уже через час после начала перекрытия под мостом стали показываться из воды первые каменные бугорки. Их становилось все больше, и уже кое-где камни валились не в воду, а на твердое основание растущей дамбы. Края каменистого банкета, с обеих сторон сжавшего реку, начинали смыкаться.

Дон проигрывал сражение.

Ночной штурм

Когда Михайлов вышел на берег своего карьера, земснаряд уже работал, и световой его контур, создаваемый многочисленными огнями на палубе и мачтах, дрожал на темной глади воды. Судно гудело и тряслось, точно порываясь рвануться вперед, сорвав державший его якорь.

Михайлов подошел к самой воде и крикнул, сложив ладони рупором, чтобы ему подали лодку. Потом ему пришлось повторить свою просьбу, потому что его голос тонул в шуме работающих моторов. Наконец кто-то пробежал по палубе, светя себе под ноги карманным фонарем, и прыгнул в лодку. Гребец быстро замахал веслами, но скоро наткнулся на мель и, чертыхаясь во тьме, пытался, встав во весь рост, оттолкнуться веслом. Когда лодка вошла в полосу света, отбрасываемого прожектором земснаряда, Михайлов в полусогнутой длинной фигуре гребца узнал багера Кузнецова.

«А ведь сегодня не его смена, — подумал Михайлов. — Значит, не утерпел, пришел-таки на судно».

Лодка врезалась носом в песчаную отмель, и Михайлов, сев на весла, быстро погнал ее к земснаряду.

— Что у нас, Валерий Борисович? Начали? — спросил он.

— Да, да, уже звонили с карты, пульпа отличная, отличная! — с удовольствием растягивая букву «о», проговорил Кузнецов. — Подготовка сказывается.

Михайлов в темноте скорее почувствовал, чем увидел, какая довольная улыбка сияла на лице багера.

Поднявшись на судно, Михайлов вместе с Кузнецовым вошел в багерскую. За пультом управления стоял Супрун.

Михайлов взглянул на приборы. Фреза рыхлителя углубилась в грунт, земснаряд набирал густую и мощную струю пульпы, и черная стрелка вакуумметра дрожала около цифры три атмосферы. Лицо Супруна, обычно спокойное, выражало сейчас внутреннюю сосредоточенность и напряжение.

— Как она идет, Володя? — спросил Михайлов. — Как наш снаряд дышит?

— Хорошо он дышит, — сказал Супрун, — ровно и чисто.

В багерской появился старший механик. Михайлов вспомнил, что Акусок болен. На днях пришлось буквально прогнать его с судна в поликлинику. Акусок, правда, побывал у врача, но, получив бюллетень и порошки, вернулся на земснаряд. Полежав немного у себя в каюте, он шел к Михайлову с новым предложением относительно какой-нибудь «переборки» мотора или прочистки рабочего колеса насоса.