Восхождение

Копелев отпустил Толика, пожелав ему всяческих успехов. Затем Копелев подозвал своего заместителя Большакова и сказал, что уедет сегодня в город пораньше, ему надо к врачу.

— Что-то, Николай, глаза у меня начали уставать, — пожаловался он.

Относительно усталости глаз Копелев не преувеличивал. Он вспомнил армию и свою неудачную попытку поступить в офицерское летное училище, тогда ведь его подвел дефект зрения.

«Надо бы почаще надевать защитные очки, на открытых площадках много солнца. Здоровье берегут с молодости. Учу других, как жить, так и самого себя научить бы разумному отношению к здоровью», — думал Копелев уже по дороге к метро. Он решил хорошенько отдохнуть в этом году. И не в туристической загранпоездке, которая тоже отнимает немало сил и нервной энергии, а в хорошем доме отдыха или санатории, вместе с женой. Благо, он имел для этого все возможности.

Прошло несколько недель. Толик Зайцев старательно выполнял общественное поручение. В прорабской появились радиоприемник, газеты, цветы в белом кувшине. Толик сам менял воду, достал еще и цветы в горшочках.

Теперь в обеденный перерыв после столовой рабочие приходили в домик прорабской, этот маленький переносный клуб на рабочей площадке. Конечно, кое-кто и предпочитал просто полежать на траве, покурить или же сгонять партию в домино, устроившись где-нибудь на бетонной плите. Но большинство тянулись к радио, послушать «Маяк», «Последние известия», немного музыки.

Копелев знал по собственному опыту: посидишь около радио, подышишь, как говорится, новостями, послушаешь интересную информацию о большой жизни страны и всего мира — и вроде бы минут десять подержал руку на пульсе истории. А это приносит бодрящее настроение. Современный деятельный человек не может жить без ежедневной информации о самом важном и интересном. Это Копелев понял уже давно.

Что же касается Толика Зайцева, то его делами бригадир был доволен. Старания Зайцева были одобрены и бригадой. Он в ремонтном звене работал добросовестно.

Правда, к его переносной голубятне монтажники относились не одинаково. Были и такие, что ворчали: «Ребячество! Баловство!» Но ворчали без зла, одни оттого, что привыкли шерстить за всякие промахи этого паренька, другие порою от усталости, от изнуряющей нервы летней жары, оттого, что где-то что-то не ладилось и надо было на чем-то сорвать дурное настроение.

Однако Копелев видел, что голуби в общем-то прижились на стройке. Рабочим нравилось, как они деловито и важно расхаживают по бетонным плитам чуть поодаль от места монтажа. С ними стало веселее. И было что-то приятное, необычное в самом факте их существования, в том, как эта стайка сизых по-своему отмечала успехи строителей, каждые два с половиной дня поднимаясь все выше и выше, с этажа на этаж, в московское небо.

Копелев переговорил с Бондаренко и Большаковым — руководящим ядром бригады, и они сошлись на том, что Толика Зайцева надо возвращать в монтажники, наказание трудом более низкой квалификации он прошел. Копелев сказал, что не следует особо перебарщивать с таким наказанием, в котором больше нравственного содержания, чем какого-либо иного. Ведь Зайцев почти ничего не терял в заработке.

— А то ведь привыкнет к более легкой работе, и испортится человек, — пошутил он.

— А любишь ты этого Толика, — усмехнулся Большаков, — глаза с него не спускаешь.

Копелев и раньше слышал, как некоторые ребята из бригады связывают его имя с именем Толика, которого, дескать, бригадир опекает с особым пристрастием, что-де Толик «любимчик» руководителя бригады. Правда, Большаков сейчас и не произнес этого слова, но наверняка так подумал.

— То, что мы его наказали, вовсе не означает, что Зайцеву не надо комнату добывать, — сказал Копелев.

— Это законно, — согласился Большаков.

— Любимчик! — продолжал вслух размышлять Копелев. — Да нет, Николай, я тебе так скажу — стараюсь ко всем относиться ровно. Чем больше живешь на свете, тем больше ценишь в людях доброту, сердечность. Жестоких людей у нас хватает, да никого жестокостью не удивишь. А доброту к людям надо выращивать в самом себе, воспитывать и все пропускать через сердце.

— Это правда, — согласился Большаков. Слова Копелева задели его за живое. — Эх, друг Володя! Если все через сердце пропускать, то надолго нас с тобой не хватит. Сердце не железное.

— Но выносливое, очень выносливое, а доброта в нем как зерно, брошенное в землю, колосом взойдет — урожай один к десяти. Где-то я прочитал, — вспомнил Копелев, — что доброта несет награду в самой себе. Хорошо сказано.

— Строгость нужна тоже, — Большаков нахмурился. Он был скупее на эмоции, чем Копелев, да и внешне казался более сдержанным: Копелев и раньше думал, что Толик Зайцев своим поступком больно задел Большакова еще и потому, что «унизил охотников», как он однажды выразился.

— Мера нужна во всем, разумная мера... Да, между прочим, что ты мне говорил о петлях на панелях? — Копелев неожиданно увел разговор в сторону.

— А? Предложение Ябекова, что ли?

— И Зайцева, кажется?

— Да, Зайцев поддерживает.

— Поддерживает. Ишь ты, какой Эдисон! — улыбнулся Копелев.

Речь шла о том, что на заводских панелях на одном из торцов детали выпирали наружу две толстых стальных петли. За них цеплялись крючки крана, когда шла установка панели в проектное положение. После того как панель становилась на свое место, сварщик вынужден был подниматься по лесенке, которая упиралась о панель, и срезать автогеном эти петли, ибо они мешали дальнейшему монтажу.

Операция эта на каждой панели занимала минут десять. А панелей десятки сотен на монтаже только одного дома. Сварщик, срезающий петли, естественно, задерживал монтажников, снижал скорость сборки дома.

Предложение Ябекова — Зайцева заключалось в том, чтобы петли, заделанные заводом в панель, не выходили бы на верхний торец детали. В таком случае их и не надо будет срезать во время монтажа. Копелеву и Большакову казалось, что это технологическое изменение в принципе своем разумно и осуществимо.

— Просто и ясно, как всякая толковая идея, — заметил Копелев. — Но ведь необходимо изменить конструкцию, проект изменить. А ты знаешь, как трудно на массовом производстве переделать даже какую-нибудь мелочь в технологии?

— Знаю, ну и что же? — поднял брови Большаков. — Трудно, конечно, мороки много, но ведь ты же депутат!

— В комбинате вопрос ставить, до главка дойти, в проектные институты толкаться, — Копелев загибал пальцы.

— И дойди, и толкайся, ты же депутат!

Копелев вздохнул:

— А время, Николай, что оно, у депутата резиновое? Сутки больше, чем у других?

— У тебя больше, — убежденно заявил Большаков.

— Ну, знаешь!

Копелев не знал, то ли ему сейчас нахмуриться, то ли рассмеяться.

— Легко тебе моим временем распоряжаться, а я живой человек, живому же многое хочется. Да день не резиновый, не растянешь. И вообще — чего ты меня агитируешь? Я уже сагитированный давно советской властью, прочно и навсегда. Свои депутатские обязанности знаю.

— Ничего, ничего, не ворчи, и депутата поучить иногда не вредно, не сердись, Ефимыч. — Большаков примиряюще, дружески опустил свою ладонь на плечо Копелева.

— Да разве я могу сердиться на тебя, чертушку! — вздохнул Копелев.

И он действительно не сердился на своего помощника. Более того, ему даже понравилось то, как Большаков, старый товарищ, так требовательно говорил о государственных и человеческих обязанностях Копелева. Он и сам так думал об этом и чувствовал, что в высоком его звании обязанностей, пожалуй, даже больше, чем прав и привилегий.

Но Копелев не любил величаться сам и не выносил величания от других.

«От кого чают, того и величают», — гласит старинная пословица. Но существует и другая: «Кого почитают, того и величают». И Копелев часто думал, что самое важное — это быть честным, принципиальным, жить с ответственным пониманием своих обязанностей, своего государственного положения депутата.