Восхождение

На мое недоумение Масленников ответил так:

— На стройке тогда жизнь бурлила.

— Но ведь бурлила она и на заводе?

Масленников пожал плечами:

— Должно быть, не так.

Да, видно, именно на стройке слились в одно целое, совпали два характера — человека и работы. Видно, именно здесь проснулась у Геннадия любовь к наглядному созиданию, к тому удивительному чувству удовлетворения, которое дает каждый день растущая этаж за этажом стройка.

Нечто очень похожее в становлении характера, в переходе «в строительную веру» я наблюдал и у многих других, ныне прославленных строителей.

Одиннадцатое февраля сорок восьмого года! И число это, и этот день, морозный, вьюжный, Геннадий запомнил на всю жизнь. В этот день он впервые пришел работать на стройку.

Это здание на улице Горького за номером 27/29 с магазином «Грузия» на первом этаже известно всем жителям центра. В сорок восьмом старый дом, стоявший на этом же месте, подвергался коренной реконструкции и расширению.

Во дворе, куда заглянул Геннадий, царил обычный по тем временам строительный хаос. Кругом лужи в стекле льда, и земля, разбитая колесами машин, застыла темной, жесткой, остроребристой массой. Геннадий долго бродил, спотыкаясь, по этому двору, вокруг старой бетономешалки, кирпичей, лежавших грудами, бумажных мешков с цементом и досок, вмерзших в грязь, пока отыскал дорогу на леса и поднялся на четвертый этаж по скрипящему под ногами, скользкому и раскачивающемуся настилу.

— Я пришел на работу в одних порточках и кепочке, — вспоминал Масленников, — пальтишко было легкое, и без рукавиц. Не имел. И вообще мне больше нечего было надеть. И на меня посмотрели там как на... белую ворону!

Геннадий разыскивал бригадира Ефантия Кормильщикова.

— Чего тебе? — спросил дородный мужчина с таким крупным лицом и массивными скулами, что Геннадий подумал: «Вот на этих скулах хорошо учить молодых парикмахеров». Бригадир сидел за деревянной стенкой, в укрытии от ветра.

— К вам направлен в ученики.

Кормильщиков с удивлением посмотрел на парня:

— Учиться? А чему?

— На каменщика.

— А откуда ты явился такой... синий?

Геннадий посинел от холода, наверху ветер был сильнее. Он сказал бригадиру, что пришел с завода, где был токарем, назвал свой заработок.

— Ну, вот что, пока не поздно, парень, — усмехнулся бригадир, — вали-ка ты назад на завод. Ты здесь и половины не заработаешь.

— Не в деньгах счастье, — хмуро ответил Геннадий, — меня прислал комсомол.

— Ну, если обратно не желаешь, давай пока спускайся вниз, погрейся, а то и смотреть на тебя — самого дрожь прохватывает, — сказал ему бригадир.

Однако Геннадий, у которого уже зуб не попадал на зуб, все же вниз не пошел, остался смотреть, как после перекура каменщики взялись за работу.

Снова — уже в который раз — начинались для Геннадия трудные дни ученичества. Началось и новое житье-бытье в общежитии на Ордынке, в комнате на двадцать пять человек.

Масленников вспомнил:

— Спали вдвоем на одной кровати.

Я не уточнил сразу, почему так, просто припомнились такие же истории, не раз слышанные в те первые, самые тяжелые, послевоенные годы. Видно, ребята просто спали на одной кровати по очереди, если работали в разных сменах.

Вскоре один из каменщиков подарил Геннадию старую ушанку. Другие притащили телогрейку, теплые брюки, рукавицы. Бригада утеплила новичка, увидев, что он стойкий, крепкий, хочет работать. И за хмурой настороженностью этих огрубевших на ветру, на тяжелой физической работе людей проглянула обласкавшая Геннадия человечность.

— Конечно, будь на стройке больше порядка, мне должны бы выдать казенную спецовку. Но я даже рад, что получил это в подарок от ребят. Почувствовал отзывчивость. Два года назад меня вот так же одели солдаты. Люди есть всюду люди! — сказал Масленников.

Как и везде, Геннадий быстро и сноровисто овладевает мастерством. Вскоре начинает работать самостоятельно. Участвует даже в рекордной по тем временам кладке, выложив за смену двадцать четыре тысячи штук кирпича. Проработав так на стройке год, он в сорок девятом уходит в армию.

Служил Геннадий в одном из танковых подразделений в Белоруссии, а демобилизовавшись, снова появился в строительном управлении.

Он сказал мне:

— В армию я ушел с пятым разрядом, а когда вернулся, мне дали седьмой. Я думаю, только за верность, что не изменил строительству. В те годы ребята, как правило, после армии на нашу тяжелую и грязную работу не возвращались. Уходили по новой специальности, полученной в армии, или на учебу. И я бы так мог. Но вернулся.

Я подумал, что главная награда за верность ожидала Масленникова еще впереди. А ведь тогда действительно он сделал мудрый шаг, преодолев, должно быть, немало соблазнов, привлекающих и завораживающих молодое воображение. Разве он, крепкий, сильный, волевой парень, не мог, скажем, вновь отдаться романтическому утолению «жажды перемены мест»? Но он вернулся и потом никогда в жизни не пожалел об этом.

Слушая Масленникова, я думал о том, что трудная работа частенько сама отбирает людей, которые ей более всего подходят. Минуют годы, и потом, как однажды пошутил Масленников, уже трудно разобрать, кто же кого выбрал. Человек — дело или же дело само высмотрело, оценило и возвысило человека?

После армии Масленников немного поработал на Песчаных улицах, а с пятьдесят третьего на целых десять лет ушел на каменные и бетонные редуты нашего знаменитого Юго-Запада.

Стройки Юго-Запада той поры. Я часто бывал там, тогда познакомился со многими строителями, в том числе и с людьми треста Мосстрой-3, в котором и работал Геннадий Масленников.

К сожалению, тогда нам не удалось встретиться. Сам Масленников еще не был так знаменит и известен, и, представляя мне своих лучших бригадиров, управляющий трестом Михаил Георгиевич Локтюхов, человек яркого темперамента и живого ума, почему-то не назвал мне имени Масленникова.

Юго-Запад! Юго-Запад! Сейчас приятна даже сама мысль о том, что я видел, как поднимались первые кварталы этого великолепного района столицы, как нарождался он на свет и... на карте новой Москвы. Да, я помню Юго-Запад той поры, когда, только-только перебравшись через излучину Москвы-реки, столица левым своим каменным плечом уходила за Ленинские горы, за здание Университета.

Здесь тогда простиралась еще окраина в полном смысле этого слова. Стояла суровая зима. А на окраине мороз всегда крепче, на просторе разгуливает ветер, набирая скорость в тоннелях кварталов. Даже и снегопад, заметавший кирпичные штабеля, не в силах был развеять характерный запах подогретой глины, цемента и древесного мусора, эту, как казалось тогда, неистребимую атмосферу строительства.

— Заехали мы сюда, как на целину, — рассказывал мне тогда Локтюхов, — представляете, ни дорог, ни домов! Земля оказалась мерзлой. Котлованы взрывали. Это был наш салют Юго-Западу и началу строительства.

...Я написал тогда небольшой очерк о строительстве на Юго-Западе. Теперь, перечитывая его, вижу, что многое устарело — детали, цифры имеют лишь архивное значение, — кроме, пожалуй, наблюдений за тем, как уже тогда вызревало новое большое дело — я имею в виду поточный метод и начало крупноблочного строительства.

В ту пору эта идея делала лишь первые шаги, кирпичная стихия в строительстве была еще господствующей, но о крупноблочных домах уже заговорили. Правда, в ту пору стены зданий еще сплошь и рядом выкладывались кирпичом и дом сооружался за восемь месяцев. Сейчас же монтируется такой дом за тридцать пять дней. И все же самое трудное в этом деле, думается, состояло не только в технологических переменах, а еще и в изменении массовой психологии строителей. Порою ведь легче перестроить организацию производства, чем изменить привычки, привить новые, отучить от старых, — одним словом, как любит говорить Масленников, «перелопатить сознание».

Переход к крупноблочному монтажу стал для Масленникова, как и для всей истории строительства в Москве, новой, многотрудной и увлекательной страницей жизни. Но прежде Геннадий Владимирович сделал «шаг в сторону». Два с половиной года он проработал в аппарате ВЦСПС.