Восхождение

Наш вертолет приземлился метрах в ста от поселка Уренгой. Справа тянулся до горизонта обычный тундровый пейзаж — мелкий кустарник, кое-где песок, красная морошка, кочки и болота; слева, за двумя порядками домов, шумела полноводная, глубокая и судоходная река Пур.

На что похожа эта летняя земля здесь, вблизи Полярного круга? На что она похожа и несколько южнее, в районе величественной Обской губы, полярного и приполярного тюменского севера?

Прежде всего поражает ощущение — простора, простора и еще раз простора, без конца и края, зеленой и серо-зеленой шири, едва ли не сплошь изрезанной и покрытой реками и озерами.

Озера, озера! Их в области приблизительно 300 тысяч. Приблизительно, ибо точного количества озер еще никто на Тюменщине не сосчитал.

Да и как сосчитать водоемы, которые образует оттаивающая летом земля вечной мерзлоты? Их особенно много вблизи могучей Оби, которая катит свои серые, холодные воды в океан. Озера с высоты кажутся разнокалиберными блюдцами с иззубренными и обломанными краями. Между ними твердые перемычки — земля, кустарники, лишайники.

Озера тянутся цепями. Как и голубые вены рек и речушек. С воздуха летняя тундра красива, многоцветна. Весело поблескивает на солнце вода. Но вместе с тем как тревожна и даже зловеща эта красота топей, на тысячи километров вспученной водою шаткой, болотной земли!

Уренгой северо-восточнее Надыма. А следовательно, и континентальнее. А это означает, что природа здесь суровее, зимой крепче морозы, летом более жарко, и от близости реки и болот гнуса и комаров видимо-невидимо.

Река Пур катит свои воды прямо на север, в Тазовскую губу, которая сливается с Обской. Оттуда — выход в океан.

Если посмотреть на карту, Пур напоминает большое синее дерево, корни которого окунулись в Тазовскую губу, ствол растет к югу, а ветви — это широко разбросанные по Западно-Сибирской низменности притоки реки. Их много, и все названия притоков от одного корня: Пурпе, Яккупур, Айваседапур, Пакупур.

Около этой крупной реки не только семья притоков, но и россыпь недавно открытых месторождений: Тазовское, Заполярное, Русское, Южнорусское, Юбилейное, Комсомольское, Губкинское. Но жемчужина газового края — Уренгой.

С 1962 года здесь шла только разведка, оконтуривание газоносных площадей. Первые же скважины «подсекли» месторождение длиной в двести километров и шириной в тридцать. Толщина пластов по двести метров. А скважины к ним приходилось бурить глубокие — до пяти тысяч метров. Началась добыча в последнем году девятой пятилетки, основной же разворот промышленного освоения принадлежит пятилетке десятой.

Так рассказывал Лев Георгиевич Жаворонков, начальник инженерно-технической службы экспедиции, секретарь парткома. Ему еще нет сорока. Он худощав, строен, продолговатое лицо, очки и темная бородка делают лицо Жаворонкова немного старше. Он уже успел поработать и на Северном Кавказе, в Ишимбае, на Сахалине, в Березове, теперь — Уренгой.

Жаворонков встречал писателей и показывал поселок. Мы осмотрели порт на реке Пур. Самих буровых в Уренгое — нет.

Вышки разбросаны по тундре. Особенно их много там, где поднимаются ныне дома нового города. Это неподалеку, но, конечно, по сибирским понятиям — лететь в новый город надо на вертолете. Называется он — Ягельный.

Летом никакой дороги к Ягельному по земле нет. Первые строители прибывали сюда по зимнику, ставили вагончики.

С чего начинаются ныне города? С первого кола, вбитого в землю, с первой палатки. Но в тундре трогать землю вечной мерзлоты опасно, и здесь города начинаются с первого вертолета, который высаживает десант строителей, с первого сборного вагончика из легких стальных и алюминиевых стен. И еще ныне город начинается с хорошо продуманного проекта.

Проекты для городов тюменского севера делают ленинградцы. Центр Ягельного составят панельно-блочные дома, большие кварталы, утепленный рынок. Вырастет здесь и парк из кустарников и тонкоствольных елочек.

В Ягельном уже живут и работают. Именно здесь прославились трудом бригады разведчиков нефти бурового мастера Героя Социалистического Труда Николая Глебова, Николая Терещенко.

Но все же центр района пока еще в старом Уренгое. Здесь и штаб экспедиции, возглавляемой Подшибякиным и насчитывающей более тысячи человек. Работы хватает!

Все увиденное, узнанное и рассказанное нам и Жаворонковым, и главным инженером экспедиции Николаем Ивановичем Ясеневым, и главным геологом Валерием Михайловичем Мельниковым заставляло пристально всматриваться в поселок, с виду такое обычное тундровое поселение рыбаков и охотников. Я бы сказал, что все это по-особому высветило Уренгой, его новые и старые дома, широкую улицу из бетонных плит (чтобы могли пройти «Ураганы», тяжелые машины).

Здесь есть книжный магазин, библиотека, клуб. Впрочем, в каком так называемом «глухом углу» нет в наши дни книг, нет библиотеки и клуба!

Должно быть учитывая перспективы Уренгоя, как-то снисходительнее относишься к вездесущей мошкаре, которая кишит повсюду. «Комариная столица» — как выразился один из наших поэтов. До Уренгоя мы еще кое-как терпели укусы комарья, но здесь нам выдали накомарники — широкополые белые шляпы с черной длинной вуалью.

— Бывают дни, — сказал Лев Георгиевич, — когда можно бросить легкий женский платок в воздух, и он повиснет на комарах.

Деталь куда как впечатляющая! Но удивительно другое — человек привыкает ко всему. Ни Жаворонков, ни его коллеги по экспедиции — почти никто из них не носит вуалей, не употребляет спасительных мазей.

Когда мы шли в порт, на крыльце здания управления, на мешках и рюкзаках, как на станции, полулежали четверо бурильщиков, одетых по-рабочему, в резиновых сапогах, ватниках. И конечно же без накомарников.

Я спросил у Льва Георгиевича, что они здесь делают.

— Ждут вертолет, чтобы лететь на вахту.

В этом краю вертолетов, где даже маленькие дети знают все наименования машин и различают их по конструкции, вертолетами пользуются так же, как у нас в Москве автобусами.

Вечером мы выступали в клубе Уренгоя. То, что вечер уже наступил, можно было определить лишь по часам. Просто продолжался светлый день, и лишь слегка изменилось небо, стало немного голубее, а воздух казался чуть-чуть подсиненным. Все так же ходили по поселку люди, только вечером их меньше, а ночью и вовсе мало. Как ни бела ночь, а поселок спит.

Вот в такой светлый вечер и началась наша встреча с читателями в клубе с окнами, закрытыми шторами от комаров, при электрическом освещении. Я смотрел в зал на молодые в большинстве своем лица внимательных и благодарных слушателей.

Эти скромные рабочие люди, геологи, бурильщики, портовики, врачи, учителя за десяток лет превратили безлюдное и гиблое место в край первопроходчиков. Конечно, кое-кто не выдерживает трудностей — уезжает. Но многие прочно укореняются, и об этом свидетельствует статистика рождаемости. В прошлом году в поселке появилось 36 младенцев, в этом — 60.

Да, это большая и специфическая проблема — оседлости в этом краю. Возить вахтами рабочих из дальних городов — недешево. Надо, чтобы люди прочно вили свои семейные гнезда вблизи новых индустриальных очагов.

— Если бы вы поговорили с Василием Тихоновичем Подшибякиным, — сказал мне Жаворонков, — то наверняка бы услышали от него: развитие района сильно сдерживает отсутствие железной дороги.

Не только Жаворонков и Подшибякин, не только в Надыме и в Уренгое, всюду на тюменском севере говорят о железной дороге.

Более двадцати лет назад началась прокладка железной дороги от Салехарда до Игарки на Енисее. Полотно довели до Надыма. В 1953 году строительство было приостановлено. Видимо, были к тому какие-то веские причины. Только один мотив, о котором сейчас нередко вспоминают, оказался роковым образом ошибочным. Это мнение, что по дороге, идущей вблизи Полярного круга, «нечего будет возить», не будет достаточного объема народнохозяйственных грузов.