Восхождение

Или оттого, что Таня вместе с другой молодой женщиной, Аллой Андреевной Смольской — инструктором по профилактике пожаров (она назвала себя просто «пожарником»), по сути дела, хозяйничали в огромной диспетчерской, взяв на себя в эту вахту ответственность за работу всего завода?

Эти контрасты, наглядная власть над мощной техникой, которую ныне на автоматизированном производстве могут осуществлять и слабые женские руки, — вкупе со всей обстановкой — внушали невольное уважение и к энергичной практикантке, и к ее старшей подруге.

Молодежь и север! Эти два понятия теперь почти синонимы. Средний возраст живущих в северных городах Тюменской области — двадцать шесть лет. «Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед!» — поется в старой песне. А теперь молодость нашего времени штурмует недра Тюменщины, ведет за собой на дальний север советскую цивилизацию.

Я смотрел на простое русское лицо обыкновенной девушки-студентки, чей жизненный старт начинался «в северном исполнении», как шутят здесь. Старт нелегкий, но тем шире, удачнее будет потом, я уверен, жизненный разбег ее судьбы.

— Приедете сюда работать после института? — спросил я Таню.

— Постараюсь, — кивнула она.

— Таня закончит практику и вместе с газом из Медвежьего появится у себя в институте, — сказала Смольская. — Трубопровод уже подходит к Москве. В общем, привезет газ в столицу, — добавила она.

— Да, мне повезло, — согласилась Таня. — Очень даже. Действительно, так получается, что мы сейчас работаем у истоков газопровода «Сибирь — Москва». Можно сказать, прямая связь, только подземная. Приятно сознавать, что мы делаем такое большое дело!

Я подумал о том, что не только Таня Шведова, но и Хуснутдинов и Каримов говорили о Медвежьем с гордостью, казавшейся мне не только естественной, но и, пожалуй, даже несколько приуменьшенной, как бы приглушенной непоказной скромностью этих людей. А ведь на лацкане пиджака Рената Каримова поблескивал значок, который назывался: «Покоритель Медвежьего»!

Это и были покорители, чьи дела достойны этого слова, всегда сопряженного в нашем воображении с делами особой трудности, с масштабностью незаурядного подвига.

Хуснутдинов и Каримов оба были из Башкирии, оба успели там пройти по многим производственным ступеням опыта, были мастерами, прорабами, начальниками участков. Как инженеры-нефтяники родились и возмужали на промыслах Второго Баку.

Теперь это люди Надыма и Медвежьего, куда редко кто приезжает только лишь по назначению, а почти все по зову души, влекомые интересом, жаждой большого дела.

Деловой язык инженеров — это цифры, объемы, технологические схемы. О чувствах впрямую не говорят, о чувствах надо догадываться. Есть преемственность делового опыта — и это большая сила. В Медвежьем, в Надыме, в Уренгое много нефтяников из Баку, еще больше из Татарии, Башкирии. Освоение промыслов — не только профессия, а, я бы сказал, еще и деловая страсть. Когда эстафета открытий и освоения новых месторождений становится фактом собственной биографии — она увлекает и зовет в новые, необжитые места, к новым трудностям, как это и произошло с Хуснутдиновым и Каримовым.

Табрис Фаляхович Хуснутдинов работает в Надыме рука об руку с Юрием Алексеевичем Дмитриевым, русским, но тоже родившимся в Башкирии, учившимся в Куйбышеве, своим ровесником, который прокладывает от Медвежьего газопроводы вглубь страны. Трест «Северотрубпроводстрой», как явствует из этого длинного названия, тянет нитки голубых дорог через топи и болота.

В летние месяцы к трассе подобраться по земле почти невозможно. А с ноября, когда мороз набирает силу, но еще не так крепок, — чтобы ускорить начало рабочей страды, вдоль трассы идет намораживание дорог, их поливают водой.

Затем тяжелая техника — тягачи — начинают возить на трассу «плети» — секции из трех больших труб, предварительно сваренных. Секции укладываются в траншеи.

Морозы в тундре нередко держатся до мая. Однажды в день праздника 1 Мая градусник показывал минус тридцать, мела пурга. Но здесь, в Медвежьем, морозы, как и тепло, наступают внезапно, все зависит от того, какой придет ветер, какое дыхание океана пронесется по Западно-Сибирской, ничем не защищенной низменности.

В ту весну случилось так, что нитка только что уложенного в открытые траншеи газопровода осталась без «пригруза» — бетонных кубов весом по четыре с половиной тонны каждый. А почва здесь размокает быстро, и тогда всплывающие без пригруза трубы, находясь к тому же под давлением газа, могут разорваться.

Обстановка продиктовала такое решение: временно отключить газопровод и провести операцию по заземлению этого участка трассы. В Надыме был проведен праздничный митинг, и тут же все прямо с митинга отправились в тундру.

На трассу предварительно завезли палатки, еду, спальные мешки, отключили газопровод, и началась работа. Надо ли говорить о том, с каким напряжением трудились люди, зная, что у них в запасе немногим более суток! Ветер, снегопад — ничто не могло помешать строителям делать свое дело. За сутки повесили все пригрузы — четыре тысячи плит.

А ночью внезапно начала меняться погода, днем вышло солнце, пропитанная водой почва потекла, дороги мигом испортились, и людей из тундры в Надым пришлось затем вывозить вертолетами.

Так прошел этот праздничный день. Ну а обычные, будничные — они заполнены такой же неотступной, упорной, динамичной работой, такой же борьбой с трудностями, которую, право же, при самом осторожном отношении к громким эпитетам, все же нельзя назвать иначе как героической.

В Надыме, в Медвежьем и южнее, на перевалочных пунктах, на пристанях в Тобольске, в Сургуте, я видел много больших стальных труб. Они лежат высокими штабелями, издали похожие на гигантские многоствольные минометы. Трубы везут на север по воде, на палубах барж, в трюмах теплоходов, нередко можно увидеть, что трубу несет над тундрой, подхватив своими руками-тросами, похожий на жука вертолет. Там, где это было возможно, я подходил к трубам, стараясь узнать, какого они завода.

Если завод в Медвежьем — это стальное сердце промысла, то трубопроводы — несущие голубое топливо артерии. И тысячи километров этих кровеносных сосудов для нефти и газа составлены из труб, родившихся на хорошо мне знакомом Челябинском трубопрокатном заводе.

Когда я вижу где-либо челябинские трубы, я всегда невольно вспоминаю Челябинск, завод, великолепные, залитые светом цеха, громадные станы, мощные поточные линии южноуральского гиганта.

Наверно, это двойное зрение в какой-то мере прибавляет мне остроту, объемность, я бы еще сказал — пространственное видение усилий множества людей по сотворению трубопроводов.

Как-то один из моих знакомых, рабочий Челябинского завода, сказал мне с очевидной и нескрываемой гордостью:

— А вы знаете, свои, заводские трубы всех калибров я узнаю в любом месте.

Я этим, конечно, похвастаться не мог бы. У меня нет такого навыка, такого знания труб. Но, право же, и я тоже с неким «родственным чувством» подходил к штабелям труб на пристанях, на железнодорожных станциях земли Тюменской, на промыслах Медвежьего и Уренгоя. Скорее всего, в силу именно этого родственного чувства я через несколько месяцев испытал волнение и ощутил пусть малую, но душевную свою сопричастность к большому празднику строителей, когда стальная нитка супергазопровода «Сибирь — Москва», длиной в три тысячи километров, пришла от Медвежьего в нашу столицу.

Это произошло во второй половине октября 1974 года. Когда в ясный, хороший день москвичи собрались на торжественное открытие газопровода и толпа людей заполнила пустырь на пересечении Волгоградского проспекта и окружной автострады, наверно, каждый из побывавших там, мысленно прикинув путь газа в столицу, подивился огромности вложенного в это сооружение труда.

Тем более что всюду — на плакатах, на транспарантах, на плоскости трибуны, наскоро сооруженной, — была изображена схема маршрута, идущего от Надыма через Пунгу, Нижнюю Туру, Пермь, Ижевск, Казань, Горький, через тринадцать областей и автономных республик, через двадцать три реки, в том числе Обь, Волгу, Каму, Оку, через болота, овраги, автомобильные и железные дороги.