Арена

— В замечательный город вы приехали начинать работу — в Иваново. Историю проходили? Здесь любая фабричная труба связана воспоминанием о революции. Отсюда и люди самые, пожалуй, чуткие, ивановские. Две недели тому назад показывали им номера, сырые в работе. Старые, что восстанавливаются, вроде нашего, и совсем новые, которые только создаются. После и артисты и зрители обсуждали программу. И вот одна ткачиха выступила. «Скажу, — говорит, — о своем, потому как и вам это близко. В войну трудились, выпускали ткани крепкие, добротные. Но бывало и так, что за крепостью следили, а о цвете забывали. Нет износа, а краска — блекнет. Тогда вроде не замечали. В душе все краски были гневные, яркие. И вот сгинула война. Каждая краска вроде весенней капели теперь должна говорить: «К жизни, к жизни, к жизни!» Да говорить делом, цветом. Пусть наши советские краски по всему белу свету радостные тона утверждают. И никто радость эту не вытравит, потому как вписана она в самое сердце. Работайте, как мы, — сказала она, — ищите краски, свойственные советскому цирку». К чему я все это пересказываю? Хочу, чтоб поняли меня, Надя. Нас будет в номере только трое, а добиться мы должны, чтоб номер был сильнее, чем тот, который исполняли пятеро до войны. Я всего три месяца, как вернулся из армии в цирк. И видите, мы с Димой слегка наладили. Однако слегка, а от вас должно зависеть, чтобы это «слегка налаженное» не развалилось, а стало крепче. Третий партнер должен сцементировать группу. Поэтому я буду требователен и к вам, Надя, и к Тючину, и к себе. Однако достаточно. Сейчас я вам советую отдохнуть. Представление посмотреть можно в любой вечер. — Он дал понять, что разговор окончен.

Надя тихо сказала:

— До завтра. — И смешной помпон ее вязаного берета скрылся за дверью.

Шовкуненко остался один в гардеробной. Он открыл сундук. Костюмы довоенных лет, блестки, облупившиеся и полинявшие от сырости и времени, теперь напоминали желатин. Коротенькая женская юбка, легкая блузка. Костюм жены. Мог ли он рассказать этой новой партнерше о своем горе? Жена ушла. Осела в Уральске. И все. Не вернешь. А пройдет месяц — и эти костюмы будут раскромсаны, перешиты, чтобы плотно облегать фигуру другой, чужой ему женщины.

Шовкуненко захлопнул крышку и торопливо вышел из гардеробной.

2

Надю поселили в общежитии, которое находилось в самом цирке. Комната светлая, окна выходят на цирковой двор. По коридору направо — кухня. В ней днем можно встретить всех артистов, занятых в последней программе Ивановского цирка. Соседки Нади по комнате — очень миловидные девушки — гимнастка Люся Свиридова и Верочка Дудкина, хрупкая, хорошенькая ассистентка в иллюзионном аттракционе.

Люся принесла чайник. Почаевничали и спустились вниз на репетицию. Надя подошла к гардеробной Шовкуненко. На дверях замок.

— Наденька, они придут позже. Разденься у нас, — предложила Люся.

Надя с радостью согласилась.

Она надела сатиновые синие трусы. Натянула легкий бумажный свитер. Туже переплела косы, связав их на затылке лентой.

— Люся, ты пойдешь в манеж?

— Да, обычно начинаю со станка. Пластика должна быть. Понимаешь? И знаешь, пойдем-ка скорей. С полдесятого Серж начнет репетицию своих наездников. Честно, я побаиваюсь лошадей, они всегда галопом проносятся. Опилки, пыль. Сейчас поспокойней.

Обе встали у станка: Люся впереди, Надя поодаль, за нею. Малый батман, нога легко приподнимается. Большой батман. Нога уже рывком идет вверх. Носок на уровне глаз.

— И раз, и два, — считает Люся, — и раз, и два.

У Люси хорошая фигура. Она высокая, ноги длинные, сильные. Надя на голову меньше. И вдвое тоньше. Движения Нади стремительней.

— Теперь бегом займемся, — командует Люся.

Девушки выходят на манеж. Люся побежала. Надя остановилась в замешательстве. Манеж полон артистов. Тут и акробаты, и жонглер, и антиподист, лежа на специальной подушке, ловко крутит ногами бутафорскую сигару-гигант. Люся бежит быстрее. Никто не обращает на нее внимания, не смотрит вслед, каждый занят своим делом. Люся сейчас будет пробегать мимо. Надя вошла в круг. Побежала. Первый, второй, третий круг. Кто-то помахал ей рукой. Инспектор манежа, он первый вчера заприметил Надю в цирке.

— Девушки, стоп!

— Игнатий Петрович! — начала Люся, но он поднял руку, и она замолчала.

— Свиридова, у каждого артиста свое время для репетиций. Полет ваш с двенадцати. Шовкуненко через десять минут начнет. Так что нечего мне вносить беспорядок. Регулировщик движения на манеже — я.

Люся улыбнулась.

— Игнатий Петрович, это вы для острастки мне каждое утро говорите. Ведь знаете, времени мало. А разминаться необходимо.

— Ну, будет. Ладно уж, давайте бегом и марш по манежу. Потом разберемся.

Опять круг, второй, третий.

— Григорий Иванович! Здесь она. Второй номер по бегу, — доносится бас инспектора манежа.

Надя останавливается как вкопанная.

Шовкуненко кивнул ей головой: «Подойдите ближе!»

— Дима, средний перш давай сюда. Сам репетируй в стороне. Хватит! — Он сбросил на барьер халат и опять обратился к Наде:

— По першу когда-нибудь взбирались вверх?

— Да, пробовала.

Шовкуненко поставил перш на ковер.

— Сяду на ковер и возьму внизу перш руками. Перш будет стоять прочно. Ничего не бойтесь. Теперь готово. Начинайте.

Надя взялась руками за перш. На секунду прильнула к нему, ощутив холодок металла, обвила ногами и полезла вверх.

— Кузнечик? Так кузнечик скачет. Не надо рывков. Цепко, но свободно. Хватит. Спуск.

Ветерок шевельнул тугие косицы. Запел протяжно перш. Только бы не задеть руки Шовкуненко. Надя удачно спрыгивает на опилки.

— Допустим, что неплохо, — при спуске голова не кружится?

— Нет.

— Тогда повторяйте. Теперь до петли. Начинайте.

Надя ползет по першу. Руки дотрагиваются до петли. Высота — пять метров. Немного страшно, непривычно.

«Только бы вниз не смотреть», — подумала Надя и тотчас услышала:

— Смотрите на меня. Держитесь ногами. Крепче. Отведите одну руку в сторону. Проверьте себя. Держитесь? Тогда вторую руку. Молодец! Спуск.

Надя зажмурилась. Свист легонько отдался в ушах. Прыжок снова удачен. Остановилась на опилках.

— Дима!

— Григорий Иванович, я уступаю свое место даме.

— Без позы! — Шовкуненко сердито оборвал партнера. Поднялся с ковра и так непринужденно поставил перш на лоб, что Надя закусила губу от удивления. Одной рукой Шовкуненко придерживал перш, вторую отвел назад. Затем присел на правую ногу, Дима вскарабкался к нему на плечи и тотчас очутился на перше. Петля на самой макушке шеста. Теперь Дима держится руками за перш, подтягивает корпус. Левая нога в петле. Он повисает вниз головой, плотно прижимаясь к першу. Потом нащупывает правой ногой перш. Сейчас на перше стоит на четвереньках, отталкивается. Выпрямился во весь рост: флажок. Лицо обращено к манежу. Но вот он плавно переворачивается, как пловец, решивший плыть на спине. Развел руки. Поза его безмятежна, спокойна. Подводит корпус к макушке перша и… спуск. На секунду замер у самого затылка Шовкуненко. Осторожно ступил ему на плечи, спрыгнул. Шовкуненко снял перш. Надя увидела красную вмятину на его лбу.

— Все ли ясно вам в трюке? — спросил он у Нади.

Она кивнула, боясь ответить. Где-то в глубине сердца прятался страх.

— Приготовьте лонжу, Дима.

— Григорий Иванович, Наде мой пояс будет велик.

Дима поднес Шовкуненко кожаный пояс с железной пряжкой. К поясу прикреплен трос, тонкий, проволочный, витой, — лонжа, предохранитель. У самого купола трос перекинут через блок. Один конец троса будет в руках у партнера, который следит за человеком в поясе. Шовкуненко протянул Наде пояс. Она, нервничая, застегнула пряжку, пояс сполз, осев на бедрах.

— У меня в гардеробной, где стоит ящик с инструментами, есть шило. Дима, принеси мне, пожалуйста.

Взяв в руки шило, Шовкуненко сам затянул на Наде пояс и вдруг в изумлении застыл. Талия была в обхват его ладоней.