Страница 57 из 75
— Кто я теперь? — Спросил он дрожащим голосом. — Я не чувствую себя человеком. Ощущения не те.
— Привыкнешь, — отвернулся от него эмиссар, потеряв интерес к разговору.
В комнату зашел человек и увел Маркуса прочь. Дверь за ними закрылась. Я все еще оставался здесь, чувствуя, что не все еще закончилось. Мне хотелось больше узнать о враге, и это была великолепная возможность.
Эмиссар чего-то ждал. Он замер на одном месте как статуя и, не моргая, смотрел в стену, не выказав никаких неудобств. Так прошел целый час. Я чтобы не терять времени свыкался со своими новыми возможностями. Запах, понимание чужой речи, что еще я приобрел подпитав мутацию силой существа-паразита?
Не скрою, мысли о Маркусе не давали покоя. Не перекорежит ли и меня, так как его? Но я все же выбрасывал эти мысли из головы. Я поглотил гораздо меньше, чем он и мой дух как раз таки склонен к той силе, этого Чак — Ра.
Нащупав нить, что вела к телу, я определил, что летать призраком мне осталось недолго. Тот сиреневый туман, что клубился в стеклянной пирамиде олицетворяющей мою мутацию, почти закончился, и как просто кричала мне интуиция, как только он весь выйдет, меня затянет обратно в тело. Хочу я того или нет.
— Да.
Я вздрогнул. Эмиссар начал говорить, но в комнате никого кроме нас не было.
— Они собираются нас предать. Коряковы, Чернозубовы, Болотные и Смирновы. Верно, господин. Временные союзники. Хорошо. Я отпущу их. Они носители червя. Я понял план.
Разговор выходил пугающий. Не знаю почему, но у меня волосы зашевелились на затылке, хоть я и призрак.
— ЧТО? — Взволнованно почти прокричал эмиссар, выказав эмоции. — Вы уверены, господин? Я никого не чую. Он здесь и слышит нас? Но как?
Пространство пронзила мысль кого-то, куда боле могущественного, чем эмиссар. Я почуял вонь другого мира и, кажется даже увидел краешек пустыни, по которой шел караван изможденных, загорелых до черноты людей. Посыл Энея, я в том не сомневался, был следующим — отдай мне свое тело, слуга, я взгляну твоими глазами.
Перепугавшись, я потянул нить и понесся обратно к телу, успев почувствовать укол боли в спине от взгляда невообразимо ужасного существа.
— Ай, — вскрикнул я, ударившись головой о багажную полку. Я огляделся. Вагон. Поезд. Второй ярус боковой кровати. Ночь. И я весь в поту.
— Еще одну, — орал кто-то ближе к туалету пьяным голосом.
— Наливай!
— Эх, хорошо то, как, мужики.
— Да заткнитесь уже вы! Дайте поспать.
— Спи, спи. Мы будем потише. Тихо парни. Сейчас на нас снова пожалуются, и проводница выполнит свои угрозы и позовет начальника поезда.
Я устало откинулся обратно на подушку и попытался унять бешено стучавшее сердце. То, что я, кажется, овладел частью семейных способностей, уже не радовало. Меня заметили, и в следующий раз будут ждать.
Почувствовав какое-то движение под подушкой, я засунул под нее руку и с отвращением вынул из-под нее пригоршню живых червей. Раздавив их в кровавую кашу, я спрыгнул с кровати и скрутил постель. Проверив, что за мной никто не наблюдает и проход чист, я с тряпьем на руках ушел в проветриваемый тамбур и там волей сжег, и постельное белье и червей что еще копошились в нем. Привет от Энея.
Так до утра я в тамбуре и простоял, обдумывая, что мне делать и наблюдая, как за окном проносятся леса, а небо потихоньку светлеет. Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем больше остановок делал поезд на станциях. Я начал мешать людям и ушел в вагон, сев на свое место и поприветствовав попутчика, что ехал на нижней полке кивком головы.
— Ты где был? — Спросил он.
— Не спалось, — пожал я плечами.
Он понял, что я не настроен болтать, и отстал от меня. Через два с половиной часа поезд прибыл на Павелецкий вокзал Москвы. Два заплечных мешка на спину, убрать тапочки и надеть кирзовые сапоги, куртку, шапка на голову и я готов. Май в Москве — это то же самое, что январь в Крыму. На улице около пятнадцати градусов тепла, снег растаял, появились первые, робкие цветы. Известная всем, желтая как омлет, мать-и-мачеха. Вот она настоящая русская весна. С ее грязью, лужами и просыпающимися ото сна березами.
Поезд встречали. На перроне играл оркестр. Нарядные дети, выстроенные в линейку, пели знаменитую песню, написанную поэтом Лебедевым-Кумачом, ставшую впоследствии гимном защиты отечества во время второй мировой войны. Поразительный контраст с Францией.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная,
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
Было видно, что дети стараются, хоть и изрядно устали. Поезда идут один за другим, а они их встречают и радостно машут руками, приветствуя людей в военной форме.
Я сошел на перрон и подошел познакомиться с ребятами. Их руководитель как раз отвлеклась на какого-то полковника летчика, что завел с ней разговор, а она живо его поддержала.
— Привет, дети, — улыбнулся я им, остановившись рядом.
— Здравия желаем, товарищ старший лейтенант, — первым громко поприветствовал меня мальчишка лет восьми, отдав честь и приложив руку к большой для него шапке ушанке, к которой были приколоты несколько красных, ярко сверкающих на солнце значков в виде звезд с надписями: На Польшу, Верим, За Отчизну, Победа.
Девочка что стояла с ним рядом тоже отдала мне честь, перед этим заправив выбившуюся прядь косы за ухо и поправив шапку на голове. Остальные дети улыбнулись мне и приветственно помахали рукой, болтая между собой.
Их руководитель заметила меня, но не стала прерывать разговор с полковником и только косила на нас одним взглядом.
— Вы откуда? — Спросил я.
— Детский дом — интернат номер семнадцать города Москва, юго-западный округ, Черемушки, — на зубок ответила мне девочка, пока мальчишка пытался вспомнить адрес.
— Вы тут с самого утра? — Поинтересовался я, заметив какими глазами, дети смотрят на проходящих мимо торговцев едой.
— С шести утра. Мы уже несколько дней встречаем наших героев. Вот какие значки мне подарили, — снял с головы шапку паренек, показывая мне свои сокровища поближе.
— Здорово, — похвалил я его.
— Смирнов! Шапка! — Выкрикнула их руководитель, заметив непорядок, и ойкнувший мальчик надел головной убор обратно.
Вот ведь совпадение. Однофамилец.
— А кушать вы, когда будете? — Продолжал я их расспрашивать, уже хлопая себя по карманам и ища банковскую карточку. Давно я ей не пользовался.
— Воспитательница сказала, что горячее подвезут в четырнадцать ноль-ноль, — снова ответила мне девочка умница, пока Смирнов, чесал репу. Я хмыкнул.