Страница 47 из 75
Глава 7
Середина марта. В Кропоткин пришла настоящая весна. Несмотря на войну, погода и животные продолжают радоваться жизни. Поют птички, расцветают кусты, деревья и цветы. Набухают почки. Ежики проснулись и заползали по земле. В городском парке из пруда показались черепахи. Они выползли на камни и загорают, не обращая внимания на взрывы и свист пуль.
Среди серых кварталов города яркими пятнами выбиваются из привычного вида ярко-желтые цветочки жимолости голоцветковой и душистой. Сережки выпустила ива. Кизил. Тюльпаны взошли, но еще не цветут. Розовым окрасилась дикая алыча. На подходе цветение яблонь, абрикоса, груши и вишни.
— Старший лейтенант.
Это мне отдали честь солдаты из других рот, мимо которых я прошел. Махнул им рукой.
Ах, да. Я все же ботаник, в хорошем смысле этого слова. Могу отличить кизил от ореха. Так что знаю, о чем говорю.
Еще год назад или уже полтора? Не важно. Я самостоятельно начал осваивать знания первого курса университета по специальности ботаника. Сейчас же, я уже нахожусь на рубеже четвертого курса. Все учебники прочитаны. Люблю я природу, мне это интересно, и бросать учебу я не собираюсь. Да, иногда нет времени или усталость такая, что руки не поднять, но о развитии себя как личности я не забывал. Учиться мне нравилось.
Красота что окружает квартал, в черте которого стоит дом под номером двадцать восемь и в котором квартируется наша рота заслуга не одной лишь матушки природы. Я тоже приложил руку. Все же после турецких обстрелов половина деревьев и кустов выгорели до состояния черноты, а другие поломаны так, что без помощи будут восстанавливаться годами.
Зачем мне это? Просто это правильно. Мы порушили, нам и восстанавливать. Есть и вторая причина. Я нащупал ту дорожку, тот путь для меня как кудесника. Видимо тренировки до изнеможения помогли.
Все основывалось на одних лишь ощущениях, но я сдвинулся с мертвой точки и пошел только вперед, словно носорог, пробивая преграду за преградой. Главное мое достижение — у меня получилось определить к чему склонен мой дух. Жизнь. Вода. Земля. И, не знаю, как правильно назвать... Фантомная сила? Призрачная? Ирреальная? Я так и не смог сформировать точное определение этой мутировавшей энергии. Про нее я временно забыл. Даже не знаю, как к ней подступиться. Все усилия я бросил на жизнь, воду и землю. Форма третьей ступни формировалась, словно сама собой и в этом мне помогали мои медитации под деревьями и помощь им в лечении ран. Застой превратился в бешеный бег, и я сам не замечал, как с каждым днем вплетаю в создаваемую мной форму все больше незнакомых мне знаков, основываясь на одних лишь своих ощущениях и инстинктах. Я творил, а не повторял за кем-то другим.
Вот и тупичок между двух улиц, в который я стремился. Я дошел до нужного места, переступил невысокий деревянный заборчик, окрашенный в веселые цвета радуги, и присел рядом с мертвым деревом абрикоса, высаженным под чьими-то окнами. Снаряд попал ему в ствол и расщепил его, оставив после себя дыру диаметром в два кулака. Оперевшись спиной о дерево, я бросил мимолетный взгляд на послушника, что как привязанный ходил за мной по пятам, стараясь не попадаться мне на глаза, а потом прикрыл веки, выбросив его из головы. Я погрузился в себя, в свой дух, что продолжал преображаться с каждым днем. Те заплатки, что были здесь раньше, сравнялись цветом с остальным моим духом. Больше они не выглядели чуждо. Средоточие мерно гудело и чуть не пылало от переполнявшей его силы. Вокруг него летало живое доказательство мутации моего духа. Клубок светящихся полупрозрачных нитей. Я даже провел эксперимент. Попытался повторить свой подвиг с истребителем. Задействовал волю и захотел поймать самолет, что пролетал над нашими позициями. Эксперимент не удался. Клубок этой непонятной энергии никак себя не проявил. Нити даже не пошевелились. Как и сказал раньше, я не знаю, как подступиться к этой силе.
Постепенно, по мере того как я сосредотачивался, я начал чувствовать окружающее меня пространство. Черным пятном в нем выделялся мертвый абрикос. Действую без форм, на одних лишь ощущениях и воле, я начал наполнять его той частью своей силы, что отвечала за жизнь и воду. Вычленить ее из общего потока было сложно, но я учился. Почву я питал силой земли. Через какое-то время во мне что-то шевельнулось. Это чуть сдвинулось огромное расписанное мной вручную полотно формы третьей ступени, что занимало половину пространства между средоточием и первым слоем духовной оболочки. Оно напоминало вселенную в миниатюре. Такое же необъятное, запутанное и сложное. Если бы я попытался перенести изображение того что у меня получилось в реальный мир, понадобился бы лист бумаги шириной семь метров.
Тем временем абрикос, к которому я прикасался спиной, на глазах оживал. Кора принимала свой естественный цвет. Сухие ветки отпадали и на их месте проклевывались новые побеги. Дыра в стволе зарастала. Чудо происходило прямо на глазах. Набухли бутоны, а потом, на пике вливания силы — они распустились, и абрикос зацвел миллионом бело-розовых соцветий. Воздух наполнился сладкими ароматами. Не прошло и пяти минут, как к дереву слетелись все пчелы с округи, жужжа над моей головой.
Я снова поймал тот мимолетный момент вдохновения и, как и раньше начал вносить правки в форму, заменяя одни знаки другими и дорисовывая то, чего, по моему мнению, не хватало. Время в медитации шло медленнее, чем снаружи. Я просто не замечал его ход. На очередном взмахе моей руки, все то полотно знаков, геометрических фигур и слов из алфавита всех народов земли, начало терять свою форму. Видоизменяться. Форма из слов, чисел и фигур, начала скукоживаться в одну точку. Все происходило очень быстро. И вот она превратилась в маленькое деревце цветущего абрикоса, словно скопированного из реальности. Невероятно. Деревце тем временем заняло свое место рядом со средоточием и начало летать по его орбите рядом с клубком из полупрозрачных нитей.
У меня все получилось, а я не верил...
Кудесники не боги и не обладают идеальной памятью. Никто не смог бы за секунду сформировать такую объемную форму, воспроизведя ее в своем разуме до мельчайших деталей. Так что, начиная с третьей ступени, после создания, формы сами встраиваются в наш дух, принимая зачастую самые причудливые виды. Формы становятся неотъемлемой частью духа. Его продолжением.