Страница 8 из 18
– Что ты делаешь? – летит мне в спину. Приглушенное, недовольное и угрожающее. – Куда ты идешь? Какого хрена?
И меня накрывает злость.
Резко разворачиваясь, упираю в бедра руки.
– Какого хрена? – повторяя этот вопрос, почти не повышаю голос. Хочу звучать спокойно. Так же хладнокровно, как он. – Я ухожу, Саша, – ставлю его перед фактом. – Уезжаю домой. Контракта не будет, извини. Мне не нравится, когда со мной обращаются так грубо.
Не пытаюсь понять, что он чувствует. Слишком много своих эмоций, чтобы я еще вникала в его.
Он долго сверлит взглядом, пока я стою и дрожу перед ним.
– Я тебе не Чара, если что, – выталкивает так же жестко, как обычно. – Бегать за тобой, будто одержимый, не собираюсь.
– Отлично!
С моим ответом у него, очевидно, что-то в мозгу ломается. Хмурится. Не может вообразить, как такое возможно, что какой-то нищей девчонке не нужны ни он, ни его деньги.
– Отлично? – в такой растерянности, что даже не скрывает своего удивления.
Это лишь добавляет мне решительности.
– Да, прекрасно. Я бы не хотела, чтобы ты меня где-то искал.
– Я бы не искал, блядь, – рявкает Георгиев. – Просто ты, мать твою, нужна мне сейчас! Разве это непонятно?
Боже мой… Сейчас он выглядит не столько злым, сколько расстроенным. Будто отчаянным.
Я снова выдумываю? Проклятые книги!
Мое глупое сердце стремительно исцеляется, адски сжимается и заходится от разросшейся в какой-то момент любви.
Я не должна ему помогать.
– Что ты молчишь? Можешь, блядь, остаться хотя бы до ужина?
«Пусть катится!» – думаю я.
Но говорю совсем другое:
– Ты просишь меня?
– Нет, – выдает Георгиев первым порывом. Затем стискивает челюсти. Качает головой, словно бы осознать реальность ситуации неспособен. Выматерившись, скрипит зубами. Закатывает глаза и, наконец, выталкивает: – Да, я, сука, прошу тебя.
Я стараюсь не смотреть на его практически обнаженное мокрое тело. Стараюсь не замечать того, каким крепким, красивым и сексуальным он является. Стараюсь запретить себе реагировать.
А вот Георгиев аналогичных усилий даже не пытается прикладывать. Несмотря ни на что, гуляет взглядом то по моей груди, то еще ниже.
– Какой же ты невыносимый грубиян!
– Прикинь, – разводит руками, якобы и так шикарен. – Срочное сообщение: все обычные люди, вне вашей священной общины, ругаются матом и хотят друг друга трахать.
– Никакой ты не обычный, – быстро тараторю, чтобы скрыть смущение. Только жар на лице так и так выдает. – Исключительный грубиян!
– Окей, – раздраженно соглашается он. – Так ты останешься? Или что мне еще сказать?
– Извинись за то, что предлагал мне…
– Вот этого не дождешься.
– Точно?
– Точно, – взглядом раскатывает. – Ты сама спросила, чего я хочу. Я честно озвучил.
У меня темнеет в глазах, но я не могу сказать, что тому причиной служит. Злость или воспоминания.
– Да ты… – запинаюсь, когда воздух в легких заканчивается. Судорожно вдыхаю и выпаливаю как никогда откровенно: – Какая я дура, что мечтала о поцелуях с тобой!
Растерянность на лице Георгиева еще более выразительная, чем пару минут назад при сообщении о разрыве всех договоренностей. Он ничего не говорит. Кажется, намеренно игнорирует эту информацию, будто не услышал мой крик или, что еще более нелепо, не понял сути.
И при всем при этом не сводит с меня того же темного голодного взгляда.
– Я останусь. Но только сегодня, – тихо озвучиваю свое решение.
И удаляюсь в раздевалку.
7
Ни одна девчонка не стоит подобного.
© Александр Георгиев
«Какая я дура, что мечтала о поцелуях с тобой!»
Это голосовое уведомление выносит мне, на хрен, мозг. Похлеще любой другой чухни, что Соня делала или говорила прежде. Да, блядь, похлеще всего, что я в своей жизни видел и слышал.
Че еще за мутотень? Какие, сука, мечты? Какие, мать вашу, поцелуи? Вот это вот все, верняк, мимо кассы.
Тогда какого хрена я так подвисаю? Почему так трудно отпустить эту информацию? Зачем я пялюсь на ее губы?
Поцелуи и прочие слюни – это не ко мне. Точка.
Только вот… Чем больше я кручу эту фразу, тем острее становится понимание: я не против пробить ей по деснам.
Это осознание оглушает и напрочь лишает концентрации. Застываю, но мир, вопреки всему, приходит в движение. Меня шатает и кружит, словно ебаный земной шар сорвался с оси и полетел на огромной скорости в черную бездну космоса. Не сразу удается постигнуть, что Богданова в это же время с этой проклятой планеты успешно сошла.
Ее нет.
Мне приходится ждать. Какого черта? Какого, мать вашу, черта?
Я бы не погнушался ввалиться следом за Соней в раздевалку. Но в тот момент, должен признать, не уверен в собственных реакциях. Если застану ее там голой, что сделаю? Я не знаю. Я, блядь, реально не знаю! А Богданова дала понять, что безропотно терпеть мое дерьмо не собирается.
Дама «не дам», блядь.
Вот тебе и порно-Соня. Вот тебе и покорная девочка из общины.
Где тут ответы?
Не знаю, что она там делает, но я успеваю одуплиться, переодеться и включить какой-то ужастик, прежде чем Богданова выходит.
Я не смотрю на нее.
Блядь, конечно же, смотрю.
Прокашлявшись, расставляю ноги шире и съезжаю к краю дивана. По ходу этого действа машинально дергаю грубый шов мотни, чтобы оттянуть ткань от поджавшихся яиц и воспрявшего духом члена. Чересчур заинтересован. Даже плотная ткань не способна скрыть внушительные очертания моего стояка. Пока витающая в облаках Соня занимает место рядом, этот охреневший ублюдок подбивает мой мозг на сотрудничество. Дескать: «Напрягись! Давай уложим ее!»
Да, я мог бы попуститься, приложить усилия и по итогу забраться к Богдановой в трусы. Видел, как она реагирует, пока были в бассейне. Надо только проявить терпение и развернуть эту конфету аккуратно, не срывая обертку и защитную пленку, словно оголодавшая зверюга. Тем более, что я теперь, мать вашу, знаю, о чем она мечтает.
Но, блядь… Суть в том, что я не должен стараться.
Ни одна девчонка не стоит подобного. Ни одна не будет управлять моими чувствами. Ни одна не будет влиять на поступки. Ни одна не будет руководить моей гребаной жизнью. Ни одна!
Едва эти мысли прошивают сознание, трезвеет весь организм. Медленно, но уверенно тушу свои порочные желания. Только вот на фильме сосредоточиться никак не получается. Слишком часто Соня вздрагивает, дергается, вскрикивает и вздыхает из-за происходящего на экране.
Это разбивает мою концентрацию к херам. Так, мать вашу, бесит, что у меня снова встает.
Нет никаких сил на нее.
– Эй! Что ты делаешь? – возмущается Богданова, когда я в какой-то момент поднимаю пульт и вырубаю плазму.
– Тупой фильм, – выталкиваю якобы безразличным тоном.
– Ты опять поступаешь как придурок, – осмеливается заявить эта гордая голь. – Если неинтересно тебе – не значит, что неинтересно другим. Дай мне досмотреть.
Молча врубаю плазму обратно, подхватываю сигареты и выхожу на улицу.
Пока курю, столько всего верчу, что голова кругом наваливает. Думаю о том, что было бы, зайди я сейчас и нахально разложи Соню на диване. Прикидываю, как долго бы она сопротивлялась. Представляю, насколько бы была сладка ее капитуляция, если бы я все-таки поцеловал.
Ничего из этого я делать, безусловно, не собираюсь.
Никаких, блядь, уступок. Никаких, мать вашу, поцелуев. Никаких, сука, любезностей.
В своих решениях я тверд.
Но при всем при этом не могу не проживать закрытие гештальта мысленно. И дело вовсе не в том, что благодаря своей собственной лжи насчет «серьезной подружки» в ближайшие неделю-две вообще никого не смогу выебать. Суть в том, что уже год я хочу конкретно эту святую, блядь, непорочность.
Долго курить нельзя. Не хочу, чтобы мать решила, что у нас с Соней что-то не ладится. Поэтому после первой же хмельной возвращаюсь.