Нобель. Литература

Понимаете, она такой антикиплинг. Киплинг был уверен, что мы идем туда, мы несем им цивилизацию, мы многому можем у них научиться, с одной стороны, «на службу к покоренным угрюмым племенам, на службу к полудетям, а может быть — чертям», а с другой стороны, мы же приносим оттуда Маугли, мы приносим оттуда «Книгу джунглей», замечательные сказки, поэзию, замечательных людей, выращенных там этим бременем белых, это взаимооплодотворяет цивилизации.

По Лессинг никакого оплодотворения взаимного не происходит. Более того, даже оплодотворение женщины — это чудо и чаще всего случайность, потому что мы никогда не знаем, что получится.

Она принципиально одиночка. Это очень, кстати, чувствуется в «Пятом ребенке», который весь пронизан мыслю о тотальной некоммуникабельности. Конечно, родители не понимают Бена. Проблема в том, что родители и друг друга не понимают. И главная трагедия как раз Британии была в том, что она пыталась свои ценности распространить, а в «Канопусе» это не получается. Любые попытки распространить свои правила жизни и вырастить агента упираются в тупик, иногда в кровавый.

Но главное, ее эмоция, все-таки, как у Лема: это такая бесконечная тоска очень умного, очень самодостаточного существа, которому тем не менее страшно одиноко. Даже эта ее Марта Квест, при всей своей самостоятельности, хочет понимания. И Анна в «Золотой тетради» ведет дневник именно потому, что ей не с кем разговаривать. Они хотят, чтобы их понимали, но они понимают, что это невозможно. Поэтому, это такой бесконечно-прекрасный одинокий волчий вой. Это интонация, которая в прозе дорогого стоит.

Бен в «Пятом ребенке» не контролирует свои эмоции: у него ярость такой силы, что он не может с нею совладать. Но тут проблема в ином. У нее вообще мысль об эмпатии, о сострадании, о взаимопонимании, о помощи другим людям вызывает довольно значительный скепсис. Потому что везде у Лессинг, когда кто-то пытается посочувствовать, это либо лицемерие, либо насилие. Это особенно видно в «Золотой тетради»: героиня физически одергивается от любых попыток психоанализа, она может психоанализировать только сама себя, потому что когда ей кто-то лезет в душу или пытается помогать — это всегда насилие и непонимание. Человек одинок и должен быть одинок.

Кстати, Лессинг дважды была замужем, a доживала одиночкой, и она говорила, что это для нее наиболее комфортное состояние. Она прожила 93 года и за это время успела убедиться только в одном: человек человеку мешает. Максимум, чего можно добиться, так это независимости. Поэтому, когда ей сообщили о присуждении Нобеля, она сидела там у себя на крылечке и то ли вязала, то ли чистила какую-то ягоду, и отнеслась к этому с величайшим равнодушием. Опять придется, наверное, как-то суетиться. Хотя для нее абсолютной нормой было, когда ее не трогали и она не трогала. Она писала для своего развлечения. Это очень британская позиция. И не случайно Дж. К. Роулинг отзывается о ней всегда в очень превосходных тонах.

Ее принято противопоставлять всегда Айрис Мёрдок. Есть две звезды британской интеллектуальной прозы: Айрис Мёрдок и Дорис Лессинг. И Айрис Мёрдок на ее фоне, хотя Мёрдок сильная писательница, выглядит такой непоправимо сентиментальной, по сравнению с ней, и такой наивной! Читаешь какого-нибудь «Черного принца», о любви пожилого романтика к молодой дуре, и представляешь, что сделала бы из этого Лессинг. Какая это была бы жестокая, анатомическая, холодная вещь. И сразу было бы понятно: нечего тебе с ней, идиоткой, делать. Она только и умеет, что любоваться собой. Говорят, что Айрис Мёрдок гораздо тоньше, гораздо деликатнее. «Море, море» какой роман тоже о престарелой любви, или там «Под сетью». А мне кажется, что это все какая-то нудьга, плетение словес, притом что я очень Мёрдок уважаю. Но, когда я читаю Лессинг, я имею дело с человеком, который прямым простым языком пишет прямые, простые, жестокие смешные вещи. И мне, честно говоря, ее взгляд, как и взгляд Моэма, всегда гораздо приятнее.

Я за то, чтобы без иллюзий.

2010

Марио Варгас Льоса

Марио Варгас Льоса — перуанский прозаик и драматург, публицист, политический деятель. Считается одним из величайших латиноамериканских прозаиков новейшего времени. Лауреат Нобелевской премии по литературе 2010 года «за детальное описание структуры власти и за яркое изображение восставшего, борющегося и потерпевшего поражение человека».

Здесь, с Варгасом Льосой мне хочется сразу предупредить, что всё о нем знают, в основном, его переводчики, и прежде всего Александр Богдановский, который вообще очень ревниво относится к любому высказыванию об этом авторе. Я помню, я с ним как-то в Сети уже имел конфликт. Я при всем уважении прошу его просто дальше уже или смириться с тем, что я говорю о Льосе, или сделать свою лекцию, потому что его взгляд, возможно, в чем-то расходится с моим. Еще раз повторю, при всех респектах «специалист подобен флюсу».

Во-вторых, Льоса невероятно разнообразен. Это делает его для меня одним из самых интересных нобелевских персонажей последнего времени.

Его центральный роман, во всяком случае самый толстый, «Война конца света», названный так, я думаю, не без намека на войну Судного дня, — заставляет из российских авторов прежде всего вспоминать недавно от нас ушедшего Владимира Шарова, который тоже очень любил рассматривать революции как религиозные проявления, проявления деятельности тайной тоталитарной секты. Роман центральный, как сам Льоса признается.

Роман «Война конца света» — подлинная история религиозной войны или маленькой гражданской войны, которая вспыхнула в Бразилии после того, как некий проповедник там захватил фазенду Канудос — это брошенная фазенда, откуда уехал ее владелец. Они там поселились со своей сектой тоталитарной, они враги республики. Республика по сравнению с диктатурой считается прогрессом, а они отрицают этот прогресс. Считают, что всякая собственность есть кража. Они обобществляют и женщин, и землю. Живут очень мирно. Их начинают осаждать и в результате истребляют, естественно. Но в народе продолжает жить легенда о великом проповеднике, наставнике, который открыл свет миру, а его главный апостол, такой Жоан-евангелист, был взят живым на небо, и сообщением об этом заканчивается роман.

Это очень похоже, по конструкции своей, на историко-религиозные эксперименты Шарова, который любил, скажем, в «Репетициях», или в «Царстве Агамемнона», или в «До и вовремя» развернуть русскую революцию как результат воздействия тоталитарной секты или как проявление тайной народной религиозности. Это вечная русская тема. Александр Эткинд об этом писал, что вообще действия революционеров всегда напоминают, там, кстати, распускается сразу слух, что этот наставник чуть ли не масон, они всегда напоминают действия некоего тайного религиозного заговора.

Надо сказать, что роман Льосы похож на книги Шарова. Похож своей холодной исторической объективностью, а Шаров был историком, несколько вязкой манерой повествования и даже набором персонажей, те, кто идет за наставником, — это, в основном, люди трех категорий. Либо это разбойники, которые раскаялись и за ним пошли, потому что в разбойниках же тоже живет мечта о социальной справедливости, только несколько искаженная; либо это фанатики религиозные, которые как всякие неофиты, а там же они, в основном, неофиты, ничего не зная, видят в Христе освобождение от всех законов, включая природные; либо это интеллектуалы, там есть такой интеллектуал, вымышленный, конечно, отпрыск френолога Галля, который успел увидеть в мире и недолгое торжество, и расстрел Парижской коммуны, и моду на республиканские идеи, и жесточайшее подавление всех революций, такой Галилео Галль, который является очевидцем происходящего и со своей френологической точки зрения это комментирует. Там есть еще корреспондент, который пишет свои письма из Канудоса, заканчивая их словами: «Прощаюсь с вами до следующего письма или навсегда», потому что никогда не знает, выживет или нет.