Нобель. Литература

Он не бедствовал отнюдь, надо сказать, и при всем при этом он не обделен вниманием женщин, его вторая жена была красавица-актриса, ему аплодировали в Европе, его везде триумфально принимали, и тем не менее более депрессивного автора в Америке просто нет. Даже у Теннеси Уильямса, его самого прямого драматургического наследника, все-таки случаются какие-то проблески и юмора, и оптимизма. На этом фоне Юджин О’Нил действительно античная трагедия, но с этим, как ни странно, и связан его успех.

Здесь приходится делать отдельный экскурс в область такого понятия, как «американская трагедия», потому что мы-то привыкли, что это роман Драйзера, но это название целой на самом деле школы, которая впервые начала рассматривать американскую жизнь под новым углом зрения. Образ Америки в начале века двадцатого — в основном, конечно, усилиями завистливых европейцев, — это страна преуспевающих дельцов, очень быстрых денег, очень плоского и поверхностного владения мировой культурой и безумной страсти к наслаждениям. Да, такой очень дорогой, очень неоновый, очень светящийся беспрерывный парк развлечений, в котором все еще и трудятся страшно, как Карлы, и очень этим довольны, потому что все сосредоточены на деньгах.

Америка как трагическая страна — это заслуга Драйзера с его «Американской трагедией» и О’Нила с его драматургическим циклом, который первоначально назывался «Сага о дельцах, ограбивших самих себя». Он задумал одиннадцать пьес, вариант «Человеческой комедии» на американском материале, написал из них две, но общее количество у него приближается к тридцати, это все сплошь шедевры, надо сказать.

Он действительно внушил Америке трагический взгляд на себя. Причина этого трагизма трояка. Дело в том, что, во-первых, Америка все-таки задумывалась отцами-основателями как реализация евангельской мечты, а в результате… Они очень серьезно к этому относились, они действительно думали: «Мы первые люди на Новой земле, у которых получится жить по-божески». И не получилось. С одной стороны, получилось, что они далеко не первые люди на этой земле. С другой, оказалось, что они, задумав себя самыми свободными, построили рабовладельческое государство XIX века. Они долго мучились совестью по этому поводу, мучаются до сих пор. У О’Нила есть специальная пьеса, посвященная черной проблеме, «У всех Божьих детей есть крылья», строчкой из спиричуэлса[15] названная. Но проблема эта тоже оказалась трагической и, боюсь, неразрешимой.

В общем, получилось, что никакое библейское царство не вышло, что человек греховен и что все, кто приехал в Америку за свободой, несут в себе зерна своей несвободы. О’Нил сам из ирландских эмигрантов — у нас с вами все ирландцы — и проблема эмиграции для него не пустая. Повезло тем, кто циничен, беспринципен, кто может игнорировать абсолютно свою человеческую душу, а настоящие-то люди страдают, и страдание — это человеческий удел что в Европе, что в Америке. До известной степени О’Нил — это летописец краха американской мечты, мечты о библейском правильном обществе.

Второй аспект этого трагизма заключен в том, что Америка действительно огромная страна, страна масштабных чувств, и О’Нил вернул ей это ощущение масштаба. Огромные расстояния, огромные деньги, огромные события — и в том числе античного масштаба трагедии. Все, что происходит, — прямо библейские отношения. О’Нил и Фолкнер с их вечной темой инцеста, раздоров в семье, ненависти близких друг к другу… Кстати говоря, именно сага семейного упадка — это тоже главная тема О’Нила. В это время в Европе пишут на эти темы романы типа «Саги о Форсайтах», об упадке аристократизма, у О’Нила это пересажено на американскую почву, как и у Шервуда Андерсона, который не меньше, я думаю, заслуживал Нобеля. Сквозная тема — упадок фермы: есть фермер, он думает, что теперь он владеет землей, как Бог, ведь владеть землей — это божественное дело. Но у него, как и у Бога, в этом райском саду наблюдается полный раздор, дети ссорятся, никто не хочет продолжать его дело, сын агрессивен, дочь несчастна, при этом третий сын спивается. В общем, стандартный набор американской семьи, когда ценности предков не транслируются потомкам, когда потомки совершенно не хотят продолжать дело родителей. И, конечно, в Америке господствует античный масштаб страстей, особенно на юге, у Фолкнера. Фолкнер все про это. Но О’Нил — то же самое на материале Коннектикута, Филадельфии, Новой Англии.

Северяне выиграли войну, но у севера свои проблемы, достаточно серьезные, потому что дети из села сбегают в города, прежде всего в Нью-Йорк, там разлагаются, а надо же кому-то землей заниматься, надо кому-то ее поднимать. Отец всегда грубый, всегда пьяный, всегда дать может еще и подзатыльника довольно крепкого, и неслучайно, собственно, в «Любви под вязами» единственный, кто может ему противостоять, — это дочка, женщина 180 сантиметров роста, дикой физической силы, ста килограммов весом, которая очень миловидна, когда улыбается (собственно, тот же типаж, что и у Хемингуэя в рассказе «У нас в Мичигане»), но ее жесткие конские волосы, ее тяжелая рука, ее страшное трудолюбие, патологическое, — все делает из нее при всей женственности все-таки рабочую лошадь, и это тоже трагедия. В общем, Америка — страна масштабных страстей.

Третий аспект, который там чувствуется, и это, в общем, стало, пожалуй, лейтмотивом всей американской культуры всего двадцатого столетия, — это действительно земля, по которой прокатилось несколько волн завоевателей, и она помнит об этих завоевателях, она несет на себе как бы несколько проклятий родовых. С одной стороны, это индейцы, которых истребили. Потом это английские колонизаторы, которые выдержали войну за независимость. Потом это гражданская война. То есть это страна, которая при всей своей благодатности, при своих богатствах невероятных, при изолированности от войн на протяжении трех столетий, внешних, по крайней мере, — она при всем при этом постоянно раздираема внутренними страстями, и ни одна из этих страстей не утихла. Гражданская война продолжает изживаться в двадцатом столетии, на юге, который не может простить своего поражения, и на севере, победа которого оказалась иллюзорной, потому что культуру-то они проиграли, в общем. Они выиграли прогресс, а культура осталась там.

Страна в буквальном смысле раздираема, особенно это касается пограничных областей, той срединной Америки, где граница севера и юга особенно отчетлива и где в глубинке происходят дикие драмы. Америка — страна очень специальных душевных расстройств. Я думаю, что нигде в мире нет такой энциклопедии безумия, явленной в литературе, именно потому, что душевные болезни Америки — гораздо более изощренные, сложные, чем душевные болезни Европы. В Европе, в общем, душевная болезнь одна — мания величия у маленького человека. Парикмахер, вообразивший себя фюрером, или Поприщин, вообразивший себя испанским королем. Других таких масштабных душевных драм Европа не знает.

А Америка — во-первых, дикий алкоголизм, какой никакому Тулуз-Лотреку, никакому Рембо не снился. Кстати говоря, жертвой его был и сам Юджин О’Нил. Он вообще начал пить с подросткового возраста, с тринадцати лет, мать его пыталась покончить с собой из-за того, что у нее кончился морфин, она была морфиновой наркоманкой с ранней юности. Хорошо, что дети Чаплина и Уны оказались абсолютно здоровыми людьми, здоровая британская, говорят, цыганская наследственность Чаплина победила все.

Но американский алкоголизм связан, во-первых, с тем, что есть большие деньги, а большие деньги, возникающие стихийно, подкашивают неподготовленного к ним человека. Американские карьеры делаются стремительно, большинство американских писателей, драматургов, вообще деятелей искусства спиваются потому, что зарабатывают больше, чем могут пропить, и, собственно, больше, чем могут потратить.

Потом — раздвоение, размножение личности, тоже типичная американская болезнь. Нигде вы не найдете этого в таком количестве и нигде это так не сказывается в искусстве. Далее: бесчисленные маньяки, форменный культ маньяков, убийц, похитителей детей, которые проникают на все голливудские ленты и романные страницы, — это ведь не только потому, что это эффектный художественный прием и в Америке много массовой литературы, нет, а потому что в Америке все люди делятся на преуспевших, очень успешных — и на аутсайдеров. Аутсайдеры — это, как правило, люди, которые выламываются из всех рядов. Это тихие провинциальные сумасшедшие, которые не встраиваются в темп жизни, это герои Стивена Кинга и Шервуда Андерсона. Это все герои любимой моей книги «Уайнсбург, Огайо»[16], которую сам автор назвал книгой о гротескных людях. Это книга из тридцати рассказов, герой каждого из них — тихий провинциальный сумасшедший. И «Руки», знаменитый рассказ, гениальный, про этого гомосексуалиста, уж назовем вещи своими именами, и потрясающие истории про бумажные шарики, про доктора. И все герои провинциальной американской прозы — это тихие маньяки, у каждого из них есть своя отдельная идея, вокруг которой они подвинулись, да, у того же Андерсона человек, который решил, что время все сжигает, все вокруг тлеет. Нормальная паранойя.

15

Спиричуэлс — христианские песни, которые были созданы африканскими рабами в США в начале ХVII века.

16

«Уайнсбург, Огайо» — сборник рассказов Шервуда Андерсона.