Дефо

Чтобы объяснить очевидный прогресс вмешательством короля, стали ретушировать его портрет, вспоминая, что был он и довольно образован (учился у самого философа Томаса Гоббса), и весьма остроумен, прост в обращении, а уж что касается спорта, в особенности скачек, то несомненный талант. Однако все эти успехи, за исключением, пожалуй, спорта, следует скорее объяснить невмешательством, не лишенным прозорливости, попустительством всему, за чем чувствовалась перспективная сила.

Прежде всего Карл II, или, как его называли, «душка Чарли», видел, что хотя совершающееся под его эгидой и называется «реставрацией», но речь вовсе не идет о восстановлении порядков, ушедших вместе со смертью его отца. Первым делом он и объявил политическую амнистию. Под надзором, но практически в покое оставлен был даже Джон Мильтон, великий поэт-республиканец.

Ничего невероятного нет в предположении, что будущий автор «Робинзона» мог видеть создателя «Потерянного рая», но самый факт существования поэта при короле, которого поэт-республиканец громил в своих памфлетах, представляется неким чудом. Ведь как характеризовал этого поэта Пушкин? «…Мильтон, друг и сподвижник Кромвеля, суровый фанатик, строгий творец… тот, кто в злые дни жертва злых языков, в бедности, в гонении и в слепоте сохранил непреклонность души и продиктовал „Потерянный рай“…».

Автор этих строк – и король!

Объяснение искать надо в общей политике Карла. Ходатаями за Мильтона перед ним выступали государственные чиновники – по роду службы, а по призванию поэты, испытавшие сильное творческое воздействие живого классика. Но, главное, счеты с прошлым сводить новый король не стал. И не из великодушия или особой дипломатии. Ему было ясно, что люди, на которых следует опираться, в сведении таких счетов и не заинтересованы.

Веротерпимость? Да он сам был на грани полного безверия или, точнее, безразличия к вопросам веры. «Неужели господь покарает нас за некоторые развлечения?» – говаривал веселый король.

Любил театр полностью, со всем, что совершается на сцене и за кулисами. Кто не знал, какая прочная сердечная привязанность приковывает почетнейшего «гражданина кулис» к актрисе Нелли Гвин?

Однажды карету Нелли остановила толпа фанатически настроенных протестантов, которые по-прежнему всюду подозревали католические козни. Нелли смело им крикнула:

– Я сплю с королем, но с папой римским не флиртую!

Когда же в католическом «флирте» стали подозревать саму королеву, Карл все-таки принял меры, чтобы отвести упреки, но, когда был раскрыт некий – на этот раз мнимый – заговор, он ходу событий не препятствовал, хотя ему было известно, что несколько десятков ни к чему не причастных людей пойдут на плаху.

Единственно, где вмешательство короля оказалось решительным и даже «революционным», так это действительно в спорте. Не только любитель лошадей, но в самом деле великолепный ездок, «душка Чарли» преобразовал «турф» (скаковую дорожку) и сам скакал жокеем. Благодаря ему скачки сделались национальным увлечением англичан. Король-жокей относился к этому виду спорта, как на конюшне говорится, по охоте, то есть от души и своим отношением он сумел заразить соотечественников.[5]

При нем опять стали ставить Шекспира. Может быть, хотя бы в этом все пошло по-старому? Ведь до последних минут его отец Карл I не расставался с шекспировским томом. Узнав, какую книгу читает приговоренный к смертной казни король, архиепископ лондонский заметил: «Читал бы библию, такого бы не случилось». Так что же, восстановленный Шекспир? Нет, и здесь реставрации, в сущности, не было, была реконструкция во вкусе «Чарли», который любил развлечения. Поэтому и Шекспир стал не тот. Трагедии превратились в комедии. «Ромео и Джульетта» заканчивалась благополучно. Король Лир остался без злого на язык шута. «Все за любовь» – так стала называться пьеса, прежде и теперь известная под заглавием «Антоний и Клеопатра». Переделками шекспировских пьес занимался, между прочим, один драматург и поэт, прозрачно намекавший, что он незаконно рожденный отпрыск самого автора. Шекспиру был он предан по-родственному, искренне и, перекраивая пьесы, верил, что делает их только лучше.

А поощрение наук? Несомненно! Ведь реформатор философии Томас Гоббс, воспитатель «Чарли», всю жизнь находился под высочайшим покровительством. Прямо в 1660 году, среди первых своих постановлений, Карл II подписал указ о создании Королевского общества, фактически Академии. Среди первых членов общества был физик-реформатор Роберт Бойль. Первой публикацией общества оказался трактат Ньютона. Прогресс, и какой еще прогресс! Но если мы в самом деле заинтересуемся историей общества, получившего королевское покровительство, то увидим, что оно уже давно существовало. Король просто не стал препятствовать ходу вещей, пожав созревающие плоды.

«Пожалуй, этот правитель изо всех стоявших в Англии у власти наилучшим образом понимал страну и народ, которыми он управлял», – таково было мнение Дефо. И к этому уже, кажется, ничего не добавишь, кроме соображения о том, что все же мы не находим «Чарли» в пантеоне героев, которым поклонялся автор «Робинзона».

«Понимал» – но что это значит, можем мы узнать у того же Дефо, который на склоне лет, когда написал он все свои основные книги, развернул и хронику «золотых деньков принца Чарли». Это уж не времена гражданской войны, о которых Дефо мог только слышать, и не дальние страны, о которых мог он прочесть и выспросить, это все он видел – его собственное детство, юность и первая пора возмужания. Если угодно, это и есть мемуары самого Дефо, воспоминания о времени, когда он рос.

Книга имеет, как водится, заглавие пространное, но кратко называется «Роксана». Как исповедь моряка или записки солдата, это тоже автобиография, но в социальном смысле чья? На заглавном листе указано – «мемуары подружки», чьей же? А чьей угодно, в том числе самого короля, что тоже указано прямо в заглавии. На этот раз центральному персонажу-«автору» Дефо даже имени не дал, потому что Роксана – только прозвище. Вообще говоря, Роксана – подруга Александра Македонского, вторая из его подруг, а на английской сцене шло тогда сразу три пьесы, где Роксана действовала, поэтому всякий, кто «подружку» встречал, находил ее похожей то ли на героиню этих пьес, то ли на артистку в этой роли и говорил: «Ну прямо Роксана вылитая!» «Подружку» узнавали по «полету», по типу. Она такой и была – личность темная и в то же время всем известная. «Всем известная, именуемая… известная под именем», – в заглавии на целую страницу Дефо нанизывает разные имена, и все ненастоящие.

Когда эту книгу разбирают критики, они обычно подчеркивают, что Роксана как раз непохожа на «всех», по крайней мере, всех прочих персонажей Дефо, причастных к той же древнейшей профессии. Она, во-первых, вращается исключительно среди людей высшего круга, а во-вторых, руководит ею не мелкая корысть, у нее запросы, в свою очередь, «высокие», по-своему «артистические»! Верно, однако этот контраст и важен: «подружка» обрела немало всяких прозвищ и даже титулов, но своего собственного имени у нее все-таки нет, она пробилась на самый «верх», так и оставшись неизвестно кем. Тип с улицы и со сцены, фигура из покоев короля (попавшая в них через потайную дверь) и из-под забора. Она только что не украдет, а может, и украдет, если одну оставить без присмотра, и она же, смотрите, выступает до чего важно, и какие на ней драгоценности: «Графиня Винцельсгейм!»

Такая вот была и Нелли Гвин, спутница Карла, попавшая из дома терпимости на подмостки, те самые, где Лир остался без шута (неловко – клоун и король!) и где история Ромео и Джульетты заканчивалась счастливым соединением любящих сердец.

5

Ему же обязаны покровительством и по сей день пользующиеся популярностью миниатюрные собачки с громким именем «королевский спаниель».