Дефо

А подлинность или поддельность первого «Собрания»? Мур не оставил вовсе этого вопроса и еще через несколько лет, в 1960 году, выпустил фундаментальную библиографию произведений Дефо. Эта книга сама по себе читается как летопись его жизни. И вот опять, подойдя к истории первого «Собрания», Мур сделал ссылку на свою работу 30-х годов, предлагая учесть все его старые выводы, и основной из них: «У нас имеется много причин признать, что Дефо авторизовал „воровское“ издание 1703 года, и лишь одна причина, мешающая это сделать, – уверения в обратном самого Дефо. Но по ситуации такие уверения скорее могут служить доказательством в пользу нашей догадки, подобно тому как выслушиваем мы слова того же Дефо о том, будто „Приключения Робинзона Крузо“ написаны моряком из Йорка».

Мур сделал и ряд новых наблюдений. Он установил, что «Подлинное собрание» сделано было прямо по корректурным листам «Собрания», что успеха оно не имело, и это видно хотя бы по тому, что чистые листы, заново сброшюрованные, Дефо пытался предложить публике неоднократно и в 1705-м, и в 1710-м, и даже в 1723 году. Однако сборник сочинений автора «Чистопородного англичанина», которого расхватали в десятках тысяч экземпляров, все никак не расходился. Почему? Это характеризует эпоху и отношение современников к Дефо. Его признавали как забияку-памфлетиста, а солидные фолианты писали и читали в другом кругу, на другой ступени литературной иерархии. Попал Дефо не на тот этаж литературы. Писателем он не считался, хотя, быть может, по типу деятельности был писателем в большей степени, чем все его пишущие современники, вместе взятые!

От суда скрывался Дефо по тому парадоксальному принципу, по которому делал он в жизни многое, – у француза. Именно он, стращавший французским завоеванием и потому, казалось бы, стоявший вне каких-то французских связей и симпатий, почел вернейшим убежищем дом французского торговца.

Однако надо учесть, что француз был гугенотом, то есть французским протестантом, поэтому он не только прятал Дефо, но и, когда попал в руки полиции, постояльца-единомышленника не выдал. Все-таки Дефо нашли и взяли, причем присланы были для этой операции два королевских должностных лица. Дефо всегда гордился, что сразу двое: одного-то случайного разоблачителя он поставил на колени!

Мысль об этом могла служить, пожалуй, единственным утешением для Дефо. Ситуация была ведь поистине ужасной. Семья действительно погибала, большая семья, семеро детей, пять девочек и двое мальчиков. Каково им без единственного кормильца? Рушилась, буквально рушилась и его последняя деловая опора, кирпично-черепичная фабрика в Тильбюри.

Когда в середине XIX столетия в Тильбюри проводили первую железную дорогу, среди рабочих то и дело появлялся некий господин. С исключительным вниманием следил он за тем, что выкапывают они из земли, сооружая железнодорожную насыпь. И вдруг – кирпичи! Небольшие, ровные, красноватые. «Откуда здесь кирпичи?» – спросил незнакомец у землекопов. Почем они могли знать? Незнакомец объяснил им, что «автором» этих кирпичей является тот же человек, который написал «Робинзона Крузо». Они сразу поняли. Кто же не знает «Робинзона Крузо»?

«Как видно, – вспоминал об этом случае незнакомец, – я задел ту струну, что связывала сердца навигаторов железных дорог с участью моряка, потерпевшего крушение. Глаза у всех заблестели, языки развязались, каждый готов был спросить и сам что мог ответить, и всякая мелочь приобрела смысл. Рабочие с носилками и лопатами, бригадир, обходчик путей – все собрались вокруг меня, рассматривая узкие, продолговатые, уже устаревшей формы кирпичи, оказавшиеся важной исторической находкой».

А незнакомцем этим был Вильям Ли, автор трехтомной биографии Дефо. Рассматривая первосортные кирпичи, профессор литературы понял, почему так долго не получалась у Робинзона глиняная посуда. Вот ответ: кирпичи говорят сами за себя. Дефо знал глиняный обжиг как специалист и очень хорошо мог описать «неумение» делать кирпичи (а все, чего сам Дефо не знал и не умел, получалось у Робинзона быстро и как бы само собой – без описательных подробностей).

Исследователь с кирпичом в руках – это как Гамлет с черепом Йорика. Бедняга Дефо! Ведь то была могила его лучших надежд. Сколько вместе с этими кирпичами было похоронено, зато остались жить строки, в которых впервые за всю историю литературы так осязаемо передано каждое движение человека, занятого трудом: «Воображаю, как посмеялся бы надо мной (может быть, и пожалел бы меня) читатель, если бы я рассказал, как неумело я замесил глину, какие нелепые, неуклюжие, уродливые произведения выходили у меня, сколько моих изделий развалилось оттого, что глина была слишком рыхлая и не выдерживала собственной тяжести, сколько других потрескалось оттого, что я поспешил выставить их на солнце, и сколько рассыпалось на мелкие куски при первом же прикосновении к ним как до, так и после просушки. Довольно сказать, что после двухмесячных неутомимых трудов, когда я наконец нашел глину, накопал ее, принес домой и начал работать, у меня получились только две большие безобразные глиняные посудины, потому что кувшинами их нельзя было назвать».

А кирпичи – ровные, крепкие, сохранившие, несмотря на вековой «возраст», даже цвет. Что ж, ведь тот же автор стал учить других торговать после того, как сам потерпел полный финансовый крах. И неудачные попытки месить глину описал он как прекрасный знаток этого дела, в каком ему только обстоятельства помешали преуспеть. Обратная связь, проверенная на себе. В конце концов, парадоксальный путь и привел к «Робинзону Крузо», ибо при удаче занялся бы Дефо, быть может, выделкой кирпичей, а не писанием книг.

Впоследствии, не называя себя, Дефо описал обстоятельства своего ареста. Конечно, спрятаться он мог бы понадежнее. Мог вообще уехать за границу или хотя бы в Шотландию, но у «родного предела» его удерживала семья и всякие дела. Он и попался из-за того, что ему нужно было подписать в Лондоне бумаги, чтобы сохранить хотя бы часть своего состояния.

Накануне приснился ему сон, после которого события следующего дня сделались, как это у психиатров называется, «дежавю», буквально «уже виденным»: точная картина с приходом двух стражников. В ту ночь с ним был Девис, муж сестры, человек рисковый, но верный. Это он участвовал во всех операциях Дефо, вплоть до водолазного колокола, однако он же не покидал его и в тяжелейшие минуты. Дефо разбудил зятя и рассказал ему свой странный сон. Девис посоветовал ему получше выспаться. А на другой день в самом деле двое пришли и – «Волей ее величества!».

Первым допрашивал Дефо лично лорд Нотингем. Государственному секретарю нужно было только одно: раскрыть антиправительственный заговор. Как ловили «католиков» по наущениям Титуса Оутса или налагали разорительные штрафы на «сочувствующих» бунтовщику Монмуту, так и «предателей» в оппозиции обнаружить ничего не стоило, если бы только Дефо в том «сознался»… Однако пойманный, который сам же предлагал к услугам «ее величества и его превосходительства» свое перо, силы и разум, и который, конечно, мог сочинить такой «заговор», что мир содрогнулся бы от страха и ужаса, на этот раз проявил крайнюю бедность фантазии. Ни одного разоблачения от него не услышали. После допроса Дефо ни один человек не пострадал.

Лорд Нотингем предпринял сложный ход. Он отпустил Дефо на поруки, положим, под крупный, очень крупный залог (одним из поручителей, вложивших свои деньги, был верный Девис), но все-таки отпустил, надеясь, видимо, что на свободе Дефо одумается и даст нужные показания. Показаний не последовало, и Дефо был возвращен в тюрьму.

Состоялся суд, длившийся три дня. Тогда же были опубликованы подробные протоколы этого суда, однако прочесть их уже нельзя: уникальный экземпляр, что хранился в библиотеке Британского музея, погиб во время второй мировой войны – бомба попала в музей. Поэтому, как проходил весь процесс, мы не знаем, но известен приговор: крупный штраф, позорный столб и «примерное поведение», то есть условное заключение сроком на семь лет.